Владимир Тан-Богораз - Чёрный студент
— А вот и кости! — и он достал из ящика под лавкой пару длинных и крепких берцовых костей, при взгляде на которые у меня почему-то возникло убеждение, что они тоже в своё время принадлежали какому-нибудь бойкому джентльмену из цветных.
— Днём бегаю, верчусь, — рассказывал негр, — а вечером урву свободную минутку — сейчас за ученье!.. Осенью экзамен, готовиться надо.
— Как же вы здесь служите? — не удержался я.
— Что ж! — сказал негр просто. — Нас здесь трое, целый факультет!.. Тот высокий человек в обеденном салоне, да ещё тут один — Гарри… Мы все с одного семестра и поступили сюда вместе. Что ж делать?.. Надо зарабатывать деньги!..
— А трудная ваша служба!.. — заметил я.
— Да! — вздохнул негр. — В два часа заснёшь, а в шесть часов вставать надо. Да целый день не присядешь!.. Вот сегодня смениться надо, поезда скрещиваются в Джексоне. Совсем спать не буду. Другой раз до самого Фриско не сплю. Потом только и отоспишься на месте… Ну, да моё дело привычное!.. С молоду в труде!..
— А как же вы попали в университет? — спросил я.
— Отчего же не попасть? — немного обиделся негр. — Теперь все цветные люди ищут образования!
Он, как это принято у негров, осторожно называл свою расу цветной.
— Я ещё семье помогаю! — прибавил негр. — У меня вся семья учится. Брат в колледже, одна сестра в юридической школе, другая тоже в медицинской. Только молодые все. Я самый старший.
— А сколько вам лет? — спросил я.
— Двадцать три! — ответил негр. — Мы все молодые… Этого времени, рабства, мы совсем не видали.
— А родители ваши живы? — спросил я.
— Нет, умерли! — ответил негр. — И отец и мать!.. У меня и отец и мать были грамотные! — прибавил он с гордостью. — Знаете, тогда запрещали учиться. Тайно по амбарам собирались да грамоте учились, чтобы на людей похожими быть…
— Мы из Тенесси! — продолжал словоохотливый негр. — Но из хорошей семьи. На плантациях никогда не работали… Мой дядя божье слово в устах имел… Пострадал от плантаторов в 59-м году.
— Как пострадал? — спросил я.
— Мучеником! — ответил негр, и по его чёрному лицу прошло ещё более чёрное облако. — Повесили за шею в Абботстоуне… Мир праху его! Теперь его душа в божьих селениях… Но только я этому не верю! — прибавил он вдруг совсем другим тоном.
— Чему? — спросил я в крайнем изумлении.
— Да этому!.. Какая душа? Божьи селения? Кроме силы и материи ничего нет и не может быть… Наука учит!.. — Последние два слова он произнёс с таким же благоговейным выражением, с каким недавно говорил о мученичестве своего дяди.
Я подивился тому, как в его душе рядом уживались идеи и настроения, взаимно исключавшие друг друга. Но внимание его перескакивало с предмета на предмет с чисто птичьей быстротой, и, я думаю, он просто не успевал согласовывать свои идеи.
— А много ли цветных студентов? — спросил я.
— О! — ответил негр. — В одном нашем университете больше тысячи. Со всех сторон съезжаются. Из Тенесси, из Каролины, из Виргинии. И девушек много. Тоже иностранцы приезжают со всех сторон…
— Иностранцы, откуда? — спросил я.
— Как же! Из Сан-Доминго, из Бразилии, из Африки, отовсюду… 20 процентов иностранцев.
— А трудно всё-таки учиться! — продолжал он со вздохом. — Всё время урывками. Я ни одного семестра полного не прослушал. Накопишь немного денег, вернёшься, проживёшь месяц или два, глядь, за брата или сестру надо плату вносить. Опять бросай и ступай на железную дорогу или в гостиницу…
— А места всегда есть? — спросил я.
— Мне всегда есть! — пояснил негр с хитрой улыбкой. — Я хороший слуга, исполнительный… Другие вон, когда джентльмен приказывает, ушами хлопают… А я на лету!..
Я опять внимательно посмотрел на него. Несколько минут назад он точно таким же тоном хвалился своим хорошим происхождением. Но в этом негре, очевидно, жило несколько совершенно различных душ.
— А вы иностранец, я вижу! — начал он вдруг фамильярным тоном. — Кто такой? Немец, я думаю!
Во многих местах Америки до сих пор иностранец и немец — понятия, большей частью практически совпадающие.
— Нет, я русский! — ответил я. — Это ещё дальше, за Германией!..
— О, я знаю! — ответил негр. — У вас тоже было рабство! — напомнил он мне, чтобк доказать, что положение России среди цивилизованного мира ему известно.
— Но мы его уничтожили! — возразил я.
— Вместе с нами! — подхватил негр.
"Нами" относилось, конечно, не к неграм, но к Соединённым Штатам вообще. Но, решительно, географические познания этого чёрного студента выделялись над обыкновенной американской толпой.
— А как у вас живётся теперь им? — спросил вдруг негр с явным любопытством.
Я почувствовал что вопрос задел его за больное место. Что было мне ответить этому сыну чёрных рабов Америки, спрашивавшему о судьбе молодых сыновей крепостной России?..
— Разно! — ответил я уклончиво. — Их ведь много.
— Плохо, должно быть, — догадался негр. — У нас тоже не все хорошо живут. Земли мало. Всю плантацию забрали… А закладных много. Последнюю усадьбу отбирают… И работы на юге не хватает. Разъезжаются многие. Вон теперь на Кубу стали переселяться…
— А что вы потом думаете делать, когда кончите? — переменил я разговор.
— Доктором буду! — ответил негр. — Меня приглашают ординатором в госпиталь в Чикаго… Это хорошо для практики. Потом на Юг уеду, практики стану искать.
— Женитесь! — подсказал я.
По лицу чёрного студента прошло опять облако.
— На ком жениться? — сказал он со вздохом.
— Как на ком?.. Вы ведь сами говорите, и девушек много в университете!
— Это всё не то! — загадочно сказал негр. — Я никогда не женюсь!
Я посмотрел на его весёлые глаза и толстые чувственные губы. Но он на лету перехватил мой взгляд и засмеялся откровенным смехом.
— Зачем же жениться? — пояснил он свой смех. — Можно прожить и без того.
Я ничего не ответил.
— Вы любите Шекспира? — неожиданно спросил негр после короткой паузы.
— Люблю, конечно! — ответил я. — А что?
— А кто из шекспировских типов вам больше всего нравится? Из женских, конечно?..
— Дездемона! — ответил я не без задней мысли.
— И мне тоже! — подхватил негр с энтузиазмом. — Может ли быть что-нибудь нежнее и выше?.. — И он махнул рукой, не находя слов для выражения своего восторга.
Я припомнил некоторые рассказы моих американских приятелей об интеллигентных неграх и внезапно понял, что этот странный, новый для меня интеллигент, с чёрной, как голенище, кожей, усвоил себе женский идеал белой расы не хуже бедного Отелло. Быть может, в этом была виновата литература, на которой он воспитывался и которая от "Песни Песней" до Томаса Мура и Лонгфелло восхваляет лилейную белизну и чистоту молодых девушек, или американская уличная песня, злобно, высмеивающая негритянскую любовь и негритянское представление о красоте.
