Максим Кононенко - Сумерки
Так-так-так, и что же Коля? Да вы не стесняйтесь, давайте еще поднимем, за Колю. Не пьете? Дорогой мой, это подозрительно. Давайте, давайте, вот та-а-к. Замечательно. Так что же Коля? Коля, знаете ли, очень, очень талантливый мальчик, изобрел машинку для самоудовлетворения. И пользуется ей на уроках. Почти все мальчики теперь ей пользуются на уроках. А Коля обещал к новому учебному году разработать модель для девочек. Простите мне мою назойливость, уважаемый Александр Ильич, а что же мешает вашим воспитанникам и воспитанницам использовать, так сказать, э-э-э, естественный путь? Что вы, юноша, им стыдно, они такие скромные... Хотя, впрочем, естественным путем тоже. И что, простите, тоже на уроках? Ну нет, что вы, они любят предмет, знаете ли, Моппасан, Ги Де, Мариэтта Шагинян, письма к Ленину, это ведь все очень романтично, как раз для их возраста. Изя, славный ты мой, ты что-то хочешь сказать? Изя не хочет, Изя уже говогит - годной мой, а в чем, по вашему, состоит искусство пгавильного пгоживания? Как-как, позвольте переспросить? Не позволю, мне тгудно говогить, отвечайте на поставленный вопрос. Или вы хотите что-то скгыть? Нет-нет, что вы, я клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Изя, дай ему библию, у тебя должна быть. Библии нет, есть конституция (с этими словами Изя извлек из-за своей бездонной пазухи измочаленную конституцию СССР. На английском языке.). Клянусь на конституции! - положив руку на закон. Говоги! Я, Александр Ильич Ильич, от роду тридцати четырех, преподаватель литературы в средней школе такой-то поселка Вождь Пролетариата, по выходным часто приезжал в столицу нашей Родины, город-герой Москву, в парк Сокольники... НЕТ! Простите меня, чтимый глубоко Ильич, но ни слова про этот парк, прошу вас... Я волнуюсь... А почему, позвольте спросить? Нипочему, молчи про него и все, ты меня понял?!
Как будет угодно, как будет угодно. Пго пгоживание говоги, идиот. Не будем кричать, друзья мои, проснутся наши сопроезжающие, которым завтра на работу, и, не достигнув середины нашего пути - светлой станции Бологое, мы будем растерзаны и вышвырнуты из поезда по частям. Давайте лучше еще поднимем, за правильное проживание, благо водки у нас в этой бутылке как раз на раз. Послушай, пгедводитель, по-моему он уже окосел... Ничего, Изя, ничего, это просто мечется его неуспокоенная душа.
Итак, мы вас слушаем, рыцарь книги, но без приведенных выше упоминаний. Я... Юноша, и вы, дорогой пожилой еврей, я совер... совершенно не пойму, что от меня требуется. Скажите, юноша, вы не... вы не милиции работник? Я? Нет, хотя очень бы хотел им быть. Отчего же, позвольте спросить? Позволю. Форма, меня привлекает красивая серая форма, кобура и палка, видите ли, у меня есть тайная страсть, своего рода мания: я люблю выглядеть идиотом. И не только выглядеть, я хочу им быть, я и так почти идиот. А зачем это вам? Зачем, пгедводитель? Вам не понять, милые мои... Вы, Ильич, ездили в Сокольники гулять, всего лишь... На каруселях кататься... А я... Давайте быстро выпьем еще, Изя, бутылку!
За все! Теперь еще, Изя, наливай! Теперь все в тамбур! Закуривайте, Ильич, вы не курите? Зря, батенька, зря, оно, знаете ли, оттягивает замечательно после водки-то. Послушай, дугак, ты будешь говогить сегодня или нет? Изя, ну зачем ты так его... Я... Я не понимаю... Он водку жгет, говогить не говогит, а мне важно, мне нужно знать, как пгавильно пгоживать. У него пальто, пенсне, он знает, как спокойно и пгавильно пгожить. Говоги! Да как пгавильно, я не знаю, почему вы так решили, что я живу правильно... Семьи у меня нет, детей нет, старая мама - к ней хожу по субботам, после занятий. Знаете, там, помочь, то-се, мусор вынести, квартиру пропылесосить... Это что же, твоя старая мама, дай бог ей здоговья, она целую неделю не выносит мусор? Нет, что вы, конечно не выносит - она ходить-то не может как следует, все больше от стенки к стенке. А я в субботу прихожу и выношу. В шабат, значит?! В субботу, а в воскресенье еду в Москву, в парк... СТОП! Давайте-ка лучше еще выпьем. И что же, Ильич, вы делаете по вечерам? По вечерам? Да-да, по вечегам. Да так, особенно ничего, телевизор смотрю, читаю романы... Нет, Изя, этот человек не научит нас с тобой правильному проживанию - ты останешься бродягой, я останусь бездельником. Такими и помрем. Давайте, выпьем за это. А зачем, Ильич, вы в Ленинград едете? Да, зачем? В Ленинград? Да так, просто еду, погулять по Невскому, по набережным пройтись, Эрмитаж посетить - я-то там давно-о-о не был, забыл уже все. Водка еще осталась? Давайте, допьем, да спать будем, я уже не... Ну вот, напился и газлегся, игод, зачем только пегевели пгодукт. Не плач, родной мой ювелир, вот увидишь, ты встретишь его в Пальмире и узнаешь о нем много такого, о чем и не подозреваешь сейчас. Хотя, собственно, какое нам дело до этого бестолкового халдея из Вож... черт, из Вождя Пролетариата. Лучше подумай о себе. Представь себе, Изя, что ты не Изя вовсе, а, скажем, Ии... черт, как выпью больше пятисот грамм, так язык запле... черт, зап-ле-та-ет-ся. Так вот, ты не Изя и не бомж, а в белом венчике из роз... Что, баба, что ли? Какая баба, какой ты, право, ту-ту-у-у-пой, а говорят, что вы, евреи, умные... Ты - И-и-и-сус Христос. Вот тебе газ! Какой же я Иисус, когда я Аронович, Изя, угожденный в гогоде Бегдичеве... Нет, Изя, нет, это тебе то-то... черт, то-о-лько так кажется, что ты Изя, а на самом деле ты И-и-и-сус, несчастный, ни-и-ко-му не нужный, оборванный и грязный Христос. Но ты Христос! И это звучит гор... черт, гордо это звучит! И ты уже спишь... Ну, тогда я в там... в тамб.... черт, в та-м-бу-р пойду, курить...
4
Ночь была тиха и непроглядна сквозь грязное стекло. Вагон давно уже спал, приняв необходимые подушные дозы и рассказав все истории. Он стоял в шатком тамбуре, растворяясь в таком родном любому из нас с детства стуке жедезнодорожных колес, приникнув лицом к мутному окну, он смотрел на пролетающие елки, он курил, он помнил. Он помнил о своем одиночестве, он помнил о той, что была с ним еще так недавно, мама, почему, почему я стою вот здесь, курю, смотрю на елки, дышу, пью, живу, а она лежит там, в холодной глубине Хованского кладбища, лежит даже не целиком, почему, кто, зачем, мама? Что я сделал не так? Она, наверно, любила меня, да, я идиот, я никогда никого не любил, но она все равно была так нужна мне, я привык к ней. Я так привык к ней. Когда я исчезал на неделю (что я делал в эти недели?), я совсем не звонил ей она тоже не звонила мне, она не занималась ерундой, но когда через неделю я приползал в свою грязную конуру, не соображая уже ничего, она появлялась тут как тут, она чувствовала это, она знала, когда я приползу, она поила меня горячим молоком с медом, она прикладывала палец к моим губам, когда я хотел сказать какую-нибудь глупость. Она шла со мной в престранные мои гости только тогда, когда я звал ее, но никогда, мама, никогда она не отказывала мне ни в чем, даже если выходить надо было немедленно, а ты знаешь, мама, как это трудно для женщины выйти немедленно. Мама, я склонен думать, что ни друзья ее, ни родители не знали обо мне ничего. Они даже не знали о моем существовании, ее друзья, о, у нее было много друзей, она была красива и умна, мама, почему я здесь, а она там? Почему я сейчас еду один? Почему не с ней?
