Михаил Савеличев - Иероглиф
- Заткнись, придурок, - наконец прервал его речь железнорукий, когда смысл сказанного все-таки дошел до его умишка. Он с облегчением заткнулся - так изъясняться дело нелегкое, этому тренироваться долго нужно, чтобы до последнего дебила смысл дошел. Мне-то, понимаешь, что - сказали идти, я иду, не сказали... Тьфу ты, напасть!
Охранник с сожалением разжал руку, и он сполз по двери на ступеньку, а железнорукий остервенело замолотил в дверь. С хозяйкой здесь не церемонились. Он с ужасом смотрел на это действо, а перед его внутренним зрением разыгрывалось происходящее сейчас в квартире - кровавая простыня начинает слабо шевелиться, из-под нее выпростаются сначала забинтованные руки, затем тело с трудом приподнимается и усаживается на испачканном мозгами и костяными осколками диване, развороченная голова, напоминающая взорвавшуюся банку с перебродившим вареньем, на которой не осталось даже глаз, каким-то образом поворачивается из стороны в сторону, и тело встает на ноги. На нем еще одет тот самый махровый халат, бывший когда-то белым, а теперь окрашенный so все оттенки крови - ближе к страшной дыре наверху оно черно-красного насыщенного цвета, который степенно к ногам переходит в розовый. Кровь словно лаком покрывает обнаженные шею, грудь, живот и безобразными ручейками стекает к ухоженным ступням - безо всяких мозолей на пятках и пальцах, с полированными ногтями и выщипанными волосками. Тело хорошо ориентируется в комнате - несмотря на отсутствие глаз оно аккуратно обходит все препятствия, стоящие у него на пути, подходит к двери, ощупывает мертвыми изрезанными руками сложный замок, каким-то образом находит нужную комбинацию...
В ужасе от своей фантазии он сжался, зажмурился... но ничего не происходит. Замок не щелкает, дверь не открывается.
- Опять в ванной, - раздраженно помогает объясниться маленькому ночному курьеру железнорукий, - Кыш отсюда, падаль.
Он поднимается с холодной бетонной ступеньки, кое-как поправляет сползшую на спину сумку, надевает шапку и, по стене огибая охранников, не соизволивших пошевелиться, выползает на тьму божью, освещенную дежурными фонарями и прожекторами. Плащ снова оставляет здоровенный лоскут на подлой арматуре. Но это мелочи. Сегодня подозрительно все идет не так, как всегда. Он никогда не сталкивался с охранниками (естественно, в тех местах, где они были) ни на входе, ни на выходе. Благо, он теперь всегда тщательно разрабатывал План и умел лицедействовать. Да и для таких тупиц, наверное, достаточно было быть просто немного сообразительным. Хотя нет, не достаточно. Как раз такие костоломы при полном отсутствии каких-либо проблесков мыслей отличаются звериным чутьем на опасность и звериной же подозрительностью, что сразу нашло свое подтверждение - не успел он отойти на десять шагов от проклятого дома, как его окликнули. Он заколебался - вернуться назад, как и приказывают, или припуститься бегом до ближайшего переулка. И то, и другое было плохо - если он снова зайдет в подъезд, то вырваться из него будет уже не так просто, как в первый раз - у двуногих ящеров к нему возникли новые вопросы, и он сомневается, что сумеет на них ответить - например, почему из-под двери вытекает бурный поток розовой воды. Бежать тоже опасно - как назло, улица была расчищена от куч мусора и сожженных остовов автомобилей и бронетехники - и его могли подстрелить. Умирать очень не хотелось, и он выбрал компромисс - остановился, как вкопанный, на том месте, где его застал крик охранника и стал глуповато озираться, для пущей достоверности достав из кармана пачку фирменных бланков для записи очередного заказа на доставку почты.
Невзначай оглянувшись, он увидел, что к его приятелям присоединилось новое действующее лицо. Внутри сразу все не то чтобы похолодело, но просто заледенело, заморозилось, превратившись в какие-то стеклянные елочные игрушки, готовые разбиться при первом же шаге. Люди неторопливо приближались к нему, весело ухмыляясь в предвкушении очередной проделки. Они были даже довольны, можно сказать. Скандальная бабенка, которую охраняли, до смерти им надоела, поэтому они не очень-то и расстроились, обнаружив, что с головой у нее как всегда не все в порядке, но только болезнь перешла в открытую фазу.
В руках у них не было огнестрельного оружия, но все они, включая старого знакомого, пока его за этим Маскарадом не узнавшего, были экипированы колюЩими, режущими и бьющими предметами. Железнорукий поигрывал внушительным тесаком, который он после употребления в дело, видимо, никогда не протирал, отчего некогда блестящая сталь превратилась в сплошную ржавчину. Две гориллы-близнецы несли перекинутые через плечи металлические цепи, из особого эстетства украшенные рыболовными крючками всех размеров. Знакомец же скромно надел на обе руки по кастету с длиннющими шипами.
Прикидываться больше не имело смысла. Взвизгнув, как поросенок под ножом, он развернулся и побежал, но при этом произошло нечто странное - воздух сгустился, приобрел кисельную вязкость, асфальт под ногами, наоборот, утратил твердость, стал прогибаться под его семенящими ногами, прилипать, как смола, к подошвам ботинок. Неимоверными усилиями ему удалось добраться до ближайшего узкого переулка, для чего на последних метрах дистанции пришлось встать на четвереньки и продолжать скачки таким образом. Ввалившись в переулок, он на радостях издал победный вопль, поднялся на ноги и со всего маха врезался в металлическую сетку, перегораживающую ему путь к долгожданной свободе. Он лихорадочно стал осматривать и ощупывать ее в поисках всевозможных дыр, щелей и незапертых дверей. Нет, щели и дыры, конечно, были. Через них на эту и на ту сторону могли просочиться дикие собаки и кошки, но человеку здесь хода не было. Поняв, что оказался в ловушке, он задрал вверх лицо и испустил тоскливый вой в пустое черное небо.
Свет фонарей на главной улице угловатыми, небрежными линиями очерчивал черные силуэты его преследователей. Они шли за ним не торопясь, докуривая сигареты, обмениваясь подобными случаями из своей жизни и смеясь над никчемностью человеческой жизни вообще. Они знали о сетке и растягивали собственное удовольствие. Убивать для них тоже было наслаждением.
В ужасе и тоске он нащупал в сумке Орудие, вытянул его оттуда и попытался направить в их сторону.- Он бы никогда не смог в них выстрелить и знал об этом. Человеческая жизнь священна, как бы вредоносна для окружающих она ни была. Он мог только Помогать, но не убивать. Он надеялся, что увидев в его руках Орудие, которое, как люди непосвященные, они примут за пистолет, преследователи оробеют, испугаются, сложат у своих ног страшные железки и, подняв руки, отойдут от него на почтительное расстояние, выпуская его из капкана. Но у него ничего не получалось - протестуя против столь кощунственного использования, Орудие налилось невероятной тяжестью, из-за чего его нельзя было не только направить на цель, но и просто удержать. Пистолет выпал из рук, звонко ударившись о булыжники, и он остался безоружным.
