Михаил Савеличев - Иероглиф
Небо было чистым от облаков и звезд, словно его заклеили черной бумагой. Быстро оглядевшись, как крыса на скотобойне, он одел на избитые и изрезанные ноги новенькие высокие ботинки на толстой тяжелой подошве, которые он до дрожи боялся обо что-нибудь ненароком ободрать, и, чувствуя разливающееся в ступнях тепло, сразу потянувшее в сон и зев, он встряхнулся и бодро зашагал по улице, выпятив грудь, дабы бляха его бросалась в глаза вольным стрелкам и драгунским стаям. Вероятность того, что его могли прихлопнуть не за грош, а просто развлечения ради, была достаточно велика (не в пример той, самой главной вероятности), но до сих пор на него никто не покушался, а от случайных "отморозков" ему удавалось всегда очень удачно нырнуть в кстати подвернувшиеся проходные дворы.
Нуждающийся жил недалеко, а Помощь предстояла несложная. Всего-то надо было пройти один квартал, к тому же ярко освещенный, войти в двухэтажный домик, в которых любили селиться пастыри мира сего, и постучаться в бронированную дверь, отделанную железным деревом, не раз и не два облитую какой-то кислотой, оставившей на резных панелях большие черные пятна, издающие резкий, неприятный запах. Его не удивило благополучие Нуждающегося. Нужда приходит не от недостатка благ материальных, а от скудости благ духовных. Простого семейного покоя, например.
Охраны не было, и так тоже всегда случалось в подобных случаях - то забудут вовремя заступить на дежyрство, то пописать отлучаться, то улицы перепутают. Перед домом стояло несколько машин - все йзрядно потрепанные, с разбитыми ветровыми стеклами, указывающими на то, что их либо неоднократно угоняли, либо хозяева попались рассеянными и постоянно забывали ключи внутри салона. Лавок перед единственным подъездом уже не было - кто-то удачно заложил под них противопехотные мины, и искореженные, с торчащей ржавой арматурой бетонные плиты, изображавшие при жизни места для старушечьих посиделок, теперь вполне вписывались в окружающий ландшафт, дополняя изуродованный противотанковыми ежами фонтан.
Он медленно обошел вокруг фонтана, прислушиваясь к собственным ощущениям и поглаживая ладонью шероховатую ржавчину ежей, затем, повинуясь внутреннему толчку, быстро засеменил к дому, пробежал мимо останков скамеек, опасливо на них покосившись, ожидая увидеть следы свежей крови, неловко зацепился за подвернувшуюся железку, оставив на ней здоровенный клок плаща, вбежал в дом, перепрыгивая через ступеньки, и, боясь опоздать, стал стучать кулаком в знакомую дверь.
Тишина.
Сердце билось быстро, неритмично, делая подозрительные паузы и всхлипы, отчего в голове становилось непривычно горячо, капли пота частой сеткой покрыли лицо, приобретя при этом такую вязкость, что не стекали вниз и казались приклеенными к коже, руки неимоверно тряслись, а в глазах стояла полная тьма.
Ему казалось, что он очень громко кричит, кричит с такой силой, что болит горло, а на висках лопаются жилы, но на самом деле из его рта не вырывалось ничего, кроме хриплого, неспокойного, но все же тихого дыхания.
Пожалуй, это было наиболее трудное и наименее приятное в его работе. После того, когда наконец-то открывали дверь, его мучила сильная жажда, и не оставалось ничего иного, как бесцеремонно отодвинуть Нуждавшегося в сторону, виновато глянув ему в глаза, пробежать на кухню или в ванну, и, припав к как правило отвратительно воняющему крану, пить из него, захлебываясь, давясь и кашляя до рвоты, отвратительную на вкус воду.
Здесь кран открывать не пришлось - вода обильно лилась в переполненную горячую ванну, а из нее прямо на выложенный переливающимися плитками пол. Вкус и цвет у воды в ванной были странными - розовый цвет и сильнейший привкус железа. Уставившись после утоления жажды на эту жутковатую жидкость, он долго не мог понять - что случилось. Когда же вся простота ситуации все-таки дошла до его самодовольного, развращенного постоянными удачами умишка, он понял, кажется, во второй раз в жизни Помощь запоздала.
Не поднимаясь с колен, он со все возрастающим страхом оглянулся и увидел, что женщина стоит в дверях ванной комнаты и неподвижными, полумертвыми глазами смотрит на него. Вылезая из ванны, она надела халат, который, однако, не удосужилась запахнуть, и он с жалостью увидел ее изможденное, покрытое шрамами и ожогами тело, изуродованные цветной татуировкой тощие груди и скованные короткой стальной цепочкой ноги. Халат был ей велик, и рукава свисали гораздо ниже кистей, скрывая самое страшное. Загребая кровавую воду, он подполз к женщине, неловко обнял ее за колени и, прижимаясь к животу, заплакал от тоски и бессилия. Женщина подняла руки, то ли пытаясь защититься от его ненужной жалости и оттолкнуть это ничтожество от себя, то ли пытаясь погладить по голове и утешить жалкое существо, и манжеты махрового халата сползли вниз к локтям, страшные резаные раны на запястьях раскрылись, как пресыщенные жадные рты, и извергли из себя тугие, плотные фонтаны крови. Горячие струи, ударившие ему в щеки, словно пощечины, мгновенно отрезвили его. Он вскочил на ноги, подхватил женщину и, путаясь в складках плаща и ремне сползшей на ноги сумки, потащил ее в большую комнату, до последней возможности набитой модным антикварным хламом. Бросив женщину на диван, он, оскальзываясь на кровянистых лужах, вернулся в ванную комнату и выдрал из стены вмурованную туда военную аптечку. К счастью, все, что было нужно, в ней имелось. Подавив дрожь в руках, он профессионально наложил временные жгуты, обильно залил запястья медицинским клеем, останавливая кровь, и туго перемотал раны бинтами.
Во время процедуры женщина была в полном сознании, но не пыталась ни помочь, ни отказаться от его услуг, хотя взгляд ее приобрел если не человеческое, то какое-то живое выражение. Он смущенно оглядел себя - мокрого, перепачканного с ног до головы кровью, словно это он сейчас вскрывал себе вены, залитого клеем и покрытого мелкими ошметками марли. За суетой он забыл о слезах, и они теперь оставили два белесых следа на его немытых щеках - в зеркале напротив это было хорошо видно.
Женщина пошевелилась и что-то сказала. С голосом у нее тоже было не все в порядке, и он ничего не услышал, только увидел слабое шевеление очень красивых, четко очерченных, но высохших губ. Женщина повторила, и только теперь он догадался, что она просит пить. Кажется водку. Он поднялся с дивана, сгреб остатки первой помощи и прошел на кухню. Выбросив все в переполненное мусорное ведро, он выбрал из батареи грязных початых бутылок, взводами стоящих на большом обеденном столе, мойке и подоконнике, наиболее пригодную для небрезгливого человека, глотнул из нее наполовину выдохшуюся сивуху и отнес остатки женщине.
