Джон Уитборн - Рим, папы и призраки
В тот судьбоносный день все началось с вопроса, который задал в школе другой юнец.
– Достопочтенный господин, - пискнул крепенький десятилетка, разрываясь от желания поделиться новыми познаниями, - можно ли задать вопрос?
Учитель оторвался от латинского текста, по которому следил за болезненными усилиями класса. Потрясающе либеральный педагог для своего времени, точнее сказать, до отвращения либеральный, он приветствовал признаки интеллектуального любопытства среди сыновей богатого купечества. Разумный вопрос всегда удостаивался ответа и при удаче мог избавить класс от скучной работы. Подняв указку, учитель жестом велел утихнуть общему речитативу.
– Я думал о Платоне и Аристотеле, господин.
– Я так рад слышать это, Констанций. - Ответ многого не сулил. - Мне уже казалось, что ты без всякого интереса возишься в винограднике их трудов.
Дешевый сарказм… и учитель немедленно пожалел о нем, когда весь класс послушно расхохотался.
– Прости меня, Констанций, - громко проговорил он, тем самым разом покончив с весельем. - Я не хотел раздавить нежный росток твоей любознательности.
Реабилитированный Констанций одарил одноклассников предупреждающим взором.
– Да, достопочтенный господин, мне просто хотелось узнать… куда же они ушли?
– Как куда… в могилу, конечно, как положено человеку.
– Нет, я хотел бы знать, что было с ними потом?
Учитель погладил бороду и весьма прохладно глянул на мальчика.
– Я понял тебя, дитя, - ответил он. - Интересный вопрос.
Мальчишка надулся от гордости, услыхав непривычную похвалу.
– Кто-нибудь еще испытывает подобное любопытство? - спросил учитель.
Пока ситуация не прояснилась до конца, никто не рискнул сделать такое же признание, и потому прото-Солово был вынужден нерешительно поднять руку.
– Солово… - проговорил учитель, изображая удивление. - Еще один поклонник классической философии восстал среди нас. Посмотрим, сумеешь ли ты сформулировать вопрос.
Считаясь с жезлом указующим, семилетке оставалось лишь изложить часть собственных мыслей на эту тему.
– Достопочтенный господин, меня взволновал следующий парадокс, медленно начал ребенок, наблюдая за реакцией учителя, - неужели живший в древности человек, а именно исполненный добродетелей Аристотель, не может вступить в рай, поскольку не исповедовал - и не мог исповедовать истинную веру? Но если подобные ему осуждены по причине такого незнания, как это назвать? Несправедливостью? Но этого не может быть потому, что Господь справедлив по определению.
– Он хочет сказать, господин, - встрял Констанций, - что Платон со своими дружками просто не могли стать христианами, так ведь? Они умерли еще до Рождества Христова…
– Я прекрасно понимаю, что имеет в виду Солово, - ответил преподаватель с вселяющей трепет значительностью. - И я решу этот вопрос, процитировав то, что вы и без того уже знаете: "Extra Ecclesia nulla salus" - "Нет спасения вне Церкви". Твой вопрос, Констанций, неблагочестив, незрелому уму не подобает интересоваться такими вещами. Однако, учитывая, что он и в самом деле неплох, я не стану принимать дополнительных мер. А теперь вернемся к глаголу habere (иметь) и - он взмахнул указкой, словно волшебной палочкой, - про-спря-гаем его…
– Дело в том, - сказал учитель, одетый уже совершенно иначе и окруженный еще большим уважением, чем прежде, - что вопрос этот придумал Солово. В каждом классе есть свои соглядатаи, и я знаю, что это он наделил загадкой, вынянченной в собственной голове, абсолютного середняка Констанция, мечтающего тем не менее блеснуть.
– Итак, - проговорил председатель трибунала, поглядев на учителя из глубины черного капюшона, - он изготавливает стрелы, а поджигают другие.
– Именно, - согласился учитель. - Невзирая на столь удачное рождение, он самый недоверчивый мальчик, которого я встречал. Он окружает свои дела покровом обмана и тайны, никогда не открывает всего, что знает, даже если это не столь уж существенно. Истинное "я" погребено под толстой скорлупой скрытности.
– Возможно, это трусость, - вмешался другой из сидевших за столом.
– Мне тоже поначалу так показалось, - подхватил учитель, - поэтому я следил за ним и испытывал его. Он стоит на своем во всех стычках на школьном дворе. Он не трус, но наделен невероятным самоконтролем и отвагой.
– Значит, другие ребята избегают его? - Вопрос сей прозвучал из темных рядов, выстроившихся вдоль стен подземелья.
Учитель из вежливости попытался было ответить тому, кто задал вопрос, однако его фигура затерялась в тенях между факелами.
– Нет. И это лишь подтверждает все остальное - его оболочка безупречна. Остальные дети видят в нем только открытого и живого мальчишку и обманываются подобной внешностью.
Он неторопливо обвел глазами собрание и поднял руку, требуя поддержки у сотен собравшихся.
– Прошу доверять мне… Он разумен, расчетлив, холоден сердцем и чувствителен к этике. Этот семилетка интересуется теологическими концепциями. Старшие играют в мяч, а он размышляет об Аристотеле. Я и в самом деле вижу в нем способность к службе.
И сказав это, учитель склонил голову и, отдаваясь суждению собравшихся, отступил на два шага, как предписывал фемический обряд. Удавка, свисавшая с его шеи, делала намек еще более прозрачным. Рекомендовавшего отвергнутую кандидатуру вешали без отлагательств. Таким образом уравновешивались почести, выпадавшие на долю счастливца, ибо фемисты надеялись собрать в своих рядах лишь самых многообещающих.
Трибунал посовещался, тяжелые капюшоны наделяли приватностью отдельные мнения. Школьный учитель и все его собратья вкупе с немногочисленными сестрами терпеливо ожидали в безмолвии.
Наконец поднялся председатель трибунала. Факел, размещенный в стратегически важном месте, окружил его голову огненным нимбом в глазах наблюдавших снизу.
– Мы склоняемся к положительному решению, - объявил он. - Есть ли несогласные?
Воспарив к демократическим идеалам, вера cum [здесь - в сочетании с (лат.)] организация cum заговор всегда предоставляют право голоса недовольству… а иногда - при наличии достаточно твердых намерений - даже возможность идти своим путем. Но в этом случае все промолчали.
– Да будет так, - заключил председатель трибунала. - Капитан Немезиды уладит все необходимое.
Такие не по годам зрелые мысли юного Солово привели к тому, что его отца сразила стрела на охоте. Лучника не видел никто, хотя его и разыскивали; преступника не обнаружили и не предали суду. Когда покойника принесли домой, тонкая черная стрела с кремневым наконечником еще торчала из его горла, однако свет жизни давно оставил глаза. Весь дом был безутешен, даже маленький Солово, невзирая на уже знаменитую выдержку, не мог сдержать детских слез.
