Сергей Герасимов - Власть подвала
Нонсенс.
А бессмертны ли части души, которые мы вкладываем? Я имею ввиду душевное тепло. Если я сделал рисунок и при этом старался; я нарисовал кошку для маленького ребенка. Он смотрит на рисунок и улыбается. Я что-то вложил в этот листочек. И листочек живет некоторое время как живое существо – его любят. Но проходит время и его забывают и выбрасывают. Куда делось то что я вложил – маленькое отщепление, отросток души? Умер ли он или перешел в другое состояние?
Философствуя так, я едва не пропустил первый удар. То, что я издалека принял за мирных аистов, было совершенно иными существами, вроде небольших зубастых птеродактилей, покрытых пухом. Промахнувшись, тварь уже заходила на второй виток. В медленном полете она до совершенства напоминала обычную птицу, но когда бросалась, двигалась как большая летучая мышь.
Но я уже добрался до городской черты; здесь деревья расли гуще и милой птичке было неудобно маневрировать. Она вскрикнула несколько раз и поднялась на большую высоту.
Город был окружен кирпичной стеной, через которую пришлось перелазить.
Вскоре я нашел то, что искал. Это был переход из одного мира в другой: широкий мрачный бульвар; мрачный, потому что со всех сторон возвышались серые цементированные стены почти без окон, черная земля стояла без единой травинки (не попадает солнечный свет) и очень старые деревья растопыривали высокие кроны похожие на спицы обезумевших зонтиков; деревья были полумертвые, но все равно создавали полумрак. Посредине бульвара – бетонный желоб, внутри которого стоймя стоял замусоренный ручей. Я спустился в желоб и начал быстро бежать. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел меня, застал за этим занятием. Бежать было неудобно, потому что приходилось широко ставить ноги – на две стороны желоба.
Но приспособиться можно. Постепенно с обеих сторон появилась молодая поросль, она становилась все гуще и, наконец, кроме нее уже ничего не стало видно.
Здесь я остановился передохнуть. Наверняка критическая точка где-то рядом.
Может быть, всего за шаг или за два впереди. И никогда, больше никогда я не смогу вернуться сюда. Я не смогу увидеть этих, в сущности доброжелательных, людей. Я никогда не увижу ее. Вобщем-то, она мне никто. Но есть магическая сила в этом слове «никогда». Это философский камень мира слов – он все превращает в золото. Никогда больше – ее молодых веселых глаз (есть ли что-нибудь банальнее и сколько миллионов других молодых веселых глаз я еще увижу); никогда больше – ее манеры откидывать волосы или ронять руки на стол; никогда больше – а ведь время, проведенное с ней, еще минуту назад ничего не значило. А что до религии – так ведь они меня не трогают. Я прекрасно смогу прожить здесь много лет. Что гонит меня? Какой ветер? Какая сила? Какая цель? Зачем мне родина, которой я никогда не видел и, возможно, никогда не найду? Почему бы не остановиться сейчас? Ведь следующий мир может быть гораздо хуже, страшнее, свирепее, чем этот. И не похож ли я на сегодняшнюю монахиню, которая ушла навсегда, повинуясь своей сумасшедшей, уродливой идее? Зачем мне тоже уходить навсегда из этого гостеприимного мира? Все эти мысли очень быстро пронеслись сквозь меня; несколько секунд я балансировал на грани, потом все же медленно двинулся вперед. Бежать дальше было уже невозможно.
Поросль становилась еще гуще и выше, молодые стволы закрывали небо и приходилось двигаться будто в туннеле. Ручей уже высох и можно было удобно идти по его дну. Потом растения сблизились и вот они уже со всех сторон, можно только раздвигать их плотные ветки. Уже нет направления, ни впереди, ни сзади.
Под ногами всякие коряги, на некоторых листья. Их становится больше – вот уже деревья и под ногами. Из последних сил я раздвинул ветки и оказался в кроне невысокого дерева. Деревья стоят полукругом, очень плотно, а все пространство впереди до видимой бесконечности заставлено торчащими из земли бетонными конструкциями в один-два этажа. Преобладает вертикаль. Все выкрашено в коричневый цвет и покрыто каплями росы. Небо сразу же над моей головой переходит в молочно-зеленый туман и как таковое отсутствует. Мне сразу же не понравился этот мир.
Прежде чем спуститься с дерева, я записал все, что со мной произошло в тот день. Потом дважды перечитал старые странички. С памятью пока был порядок, за исключением одного: в нее уже вливались правила и законы нового и ужасного мира. Так мутная река вливается в океан.
8
Это был мир смерти, возможно худший из миров.
В этих пространствах нужно убивать. Убиваешь любого, кто слабее тебя, даже если тебе это не нравится. Если много людей встречают одного, его убивают.
Если семеро встречают троих, они расправляются с ними. Если ты можешь догнать собаку, ты ее убиваешь, если собака может догнать тебя, она убивает тебя. Здесь осталось еще довольно много собак и все сильные и хищные, маленьких уже перебили.
Убивать здесь нужно для того, чтобы жить. Каждый человек здесь имеет несколько жизней и несколько смертей. Убив другого, он прибавляет его жизнь к своим. Чем больше ты убил, тем большее количество раз могут убить тебя самого, при этом ты воскресаешь. И лишь тогда, когда ты имеешь последнюю жизнь, тебя можно убить окончательно. Вся времяпровождение здесь состоит из одних лишь убийств и умираний – как в худших вариантах компьютерных игр.
Я знал, что сейчас за мной гнались трое вооруженных охранников: я увел их от охраны склада, чтобы можно было взломать двери и проникнуть внутрь. На моем счету пока было плюс три смерти, это означало, что три раза я могу выскочить из смертельной ситуации сам. Чем больше ты убьешь, тем больше шансов на жизнь. Но шансы эти условны. Я помню, как толпа мальчишек семнадцать раз подряд убила какого-то недоростка с кошачьим взглядом – и лишь на восемнадцатый раз окончательно.
Я спустился с дерева и огляделся. Мое тело уже приобрело звериную гибкость и какую-то мерзкую вязкую силу, которая чувствовалась во всем вокруг. Я стал частью этого мира. Мне даже начинало это нравиться.
Итак, за мною гнались. Но в таких преследованиях у меня немалый опыт. Я побежал так, чтобы они не отставали – тогда они будут ждать, что я устану, или погонят меня к какой-нибудь ловушке. Они не будут применять оружие, чтобы не тратить патронов и потому, что вручную убивать приятнее. Я подбегал к реке и уже собирался броситься и переплыть на ту сторону, как увидел за камышами старуху, стиравшую белье. Не было никакого оружия, чтобы убить ее быстро, ни камня, ни даже приличной палки. К счастью, она хотя бы не успела побежать. Я начал ее душить и попробовал быстро сломать шею. Мои преследователи приближались и я сейчас не мог терять ни секунды. Шея гнулась как резиновая. Я старался изо всех сил, но старуха не умирала. Она вращала глазами и скалила рот. Пришлось тащить ее с собой. Я нырнул в реку и утопил ее. Ну, нее не было дополнительных шансов, здесь мне повезло. Но, пока я старался, меня сильно снесло течением, к порогам. На камнях сидели несколько собак и высматривали для себя жертвы. Я еще раз нырнул и проплыл мимо них. Один раз меня так грохнуло о камень, что я сразу потерял два шанса – это значило, что смертельное повреждение было в двух местах. Когда я вынырнул, две овчарки плыли за мной и целая стая неслась по берегу. У меня оставался последний шанс и я его использовал: я создал дополнительную низкую скобу на стальной стойке моста, мимо которого меня проносило течением, схватился за нее и выбрался на мост.
