Сергей Герасимов - Власть подвала
– Я чувствовала, – рассказывала Тая, – что часть меня ушла безвозвратно, очень дорогая и большая часть меня. Я знала каждую черточку на своих пальцах, форму каждого ногтя, несколько маленьких шрамиков, которые остались с детства; я умела играть на пианино, рисовать, заплетать волосы, стучать на пишущей машинке, играть в бадминтон, кататься на велосипеде. Теперь все это сгорало и я видела как горят мои руки. Я не чувствовала освобождения, мне было очень грустно как при расставании навсегда с любимыми людьми. Но понимание пришло лишь потом.
– Но ведь это дико, – сказал я.
– Это не более дико, чем ваши обычаи. Мне даже кажется, что ты все выдумал, все забыл и специально выдумал, чтобы меня шокировать. Как можно заточать себя на всю жизнь, носить черную одежду, отказываться от пищи и любви?
– Но остается любовь к богу.
– Но это больная любовь, это любовь несчастного, который бросается куда попало – я же тебе об этом говорила. А меня не гонят никакие несчастья; я не выбираю между скорбью мира и благодатью господа; я выбираю между одним счастьем и другим – и я ухожу к богу. Так кто из нас любит бога сильнее? И стоит ли так мучать себя?
– Но это ты мучаешь себя.
– Ничуть. Никакой физической боли. И никаких других неудобств, нужно только привыкнуть.
Мне так и не удалось ее отговорить.
– Ты просто не можешь понять этого, – говорила она. – Сколько бы я тебе ни рассказывала, ты не понимаешь. Потому что тебе не открылась истина. Поэтому ты несчастен. Всю твою жизнь, каждую минуту и секунду ты ищешь. Но ты ищешь не родину и не женщину, которую бы смог полюбить. Ты ищешь истину. Это значит, что истины у тебя нет. И все вы, непонимающие, ищете истину. Но истина вот она, рядом. Посмотри на меня и последуй моему примеру.
Несмотря на свои убеждения, она не была фанатичкой. Я рассказывал ей об догматах земной религии и она обсуждала их без всякого предубеждения. Однажды утром она пригласила меня на церемонию полного сожжения. Вначале я отказался.
– Но я хочу пойти с тобой, – сказала она. – Это моя хорошая подруга. Я много о тебе рассказывала. Если ты не прийдешь, она обидится.
– Как она может обидеться, если ее не будет?
– Она останется в боге и она останется в нас всех. Я хочу, чтобы она осталась также и в тебе. Это ты понимаешь?
Это я понимал.
7
Церемония уже началась. Сжигательную печь разместили недалеко за городом, в поле. Место очень напоминало известную картину Босха «La cura della follia» на которой хирург в жестяной шапке делает трепанацию черепа больному, чтобы изгнать из того злого духа. На картине все происходит на природе и никакой, разумеется, антисептики. Больной обречен. Тем не менее, он в полном сознании и в его глазах заметно понимание и принятие происходящего. Несмотря на солнечный день, все вокруг напоминало коричневатый и тусклый колорит той картины. Невдалеке было болото и меня жалили комары. Кружили два белых аиста, мирных, как детские сны; поочередно взмахивали крыльями. На горизонте виднелись городские шпили.
– Ты говоришь, что ваши монахи отдают жизнь на постижение господа, – сказала Тая, – но ведь постижение господа бесконечно. Я тоже постигаю его, но по-своему. Как ты можешь знать, кто из нас ближе к истине? Этого нельзя сказать, потому что лестница бесконечна и, на какой бы ступени мы не стояли, мы бесконечно далеки от полного понимания. Как можно сравнивать между собой бесконечности? Нельзя сказать кто из нас лучше понял бога – я, они, или даже ты с твоей полуверой, четвертьверой.
– Я этого не принимаю.
– С непривычки, всего лишь с непривычки.
Сжигаемая была одета в зеленый сарафанчик, довольно милый и открытый. Дело лишь портили блестящие пряжки прикрывающие те места, откуда должны расти руки.
Она деловито поговорила с кем-то в красном, потом произнесла маленькую речь.
Все, что она сказала, я уже слышал от моей подруги. Печь уже была смонтирована.
Она представляла собой что-то вроде большой рыбы с открытой пастью. По окружности пасти были размещены мощные газовые горелки. Во время речи их несколько раз включали и выключали – то ли для того, чтобы продемонстрировать нам пламя, то ли для того, чтобы просто проверить. Горелки громко гудели – как земные паяльные лампы. Печь вибрировала и накалялась – было видно, как струится над нею нагретый воздух. Меня тошнило от всего этого. Сколько я ни старался, я не мог ощутить ни малейшей святости происходящего. Наконец, сжигаемая вошла в печь.
Я закрыл глаза и услышал гул горелок. Гул заглушили возгласы восторга. В нескольких местах сразу начали петь гимны, вразнобой и мешая друг другу. И вдруг – тишина. Горелки погасли. Зеленый сарафанчик и волосы уже обратились в пепел, а тело, все еще живое, но уже обжаренное со всех сторон, как куриный окорочек, выпало из пасти рыбы и каталось в пыли. Тело молча извивалось в судорогах и судороги так изгибали спину, что, казалось, должны переломить ее пополам. Несколько секунд все были в оцепенении, затем первые ряды бросились вперед. Меня придавили так, что я оказался всего в двух шагах от извивающегося тела.
– Что-то сломалось в машине? – спросил я.
– Конечно.
– Нужно ее скорее наладить.
– Нельзя, – сказала Тая, – богу не нужна наша боль, ему нужно только наше счастье, как ты не понимаешь? Ее нельзя сжигать снова.
– Она будет жить?
– Если будет, то в таком виде. И когда она умрет, бог не примет ее. Все напрасно.
– Что напрасно?
– Напрасно дело всей жизни.
Тело дернулось в последний раз, жареная кожа на груди лопнула и потекла кровь, красная и совершенно живая с виду.
– Слава богу, она кажется умерла, – сказала Тая.
Но с меня было достаточно. Я оставил толпу и пошел по первой попавшейся дорожке. Зачем я задержался здесь так долго? Ведь с самого начало было ясно, что это не может быть моим миром, моей родиной, моей страной. Я соскучился по дружбе, по душевному теплу и мне показалось, что Тая, несмотря на ее наивность и извращенную веру, дает мне и то и другое. Но я ошибся. Когда никого нет, бросаешься на кого попало… Сейчас я хотел уйти.
Вдалеке виднелись городские постройки; до них было километров пять или семь. Я никуда не спешил, поэтому решил пройтись. К тому же, я не собирался возвращаться к этой толпе сжигателей и самосжигательниц. Что случилось с этим телом, только что таким прекрасным и юным? Разрушение. Любое разрушение есть зло, даже если это разрушение во имя всех высших целей вместе взятых. Быстрое разрушение или разрушение постепенное, как в нашем мире – оно не может быть оправдано ничем. А душа? Бессмертна ли душа? Здесь нужен подход. Бессмертие тела или души в любом виде не есть настоящее бессмертие. Если можно представить наше тело неподвижным, застывшим в возрасте вечной молодости, то эта картинка непреложима к душе. Душа постоянно стареет, не дряхлея при этом, а просто переходя в новое состояние. Бессмертие моего тела означало бы, что тела детства, младенчества, юности все же умерли навсегда. Бессмертие души означало бы, что бесконечное количество ее возрастов, поколений, переходящих друг в друга продолжают умирать. Каждый год моя душа меняется и в чем-то я становлюсь другим человеком. И уже не вернуть свежести чувств и восприятий, но зато приходит мудрость – как взгляд с высоты, неспособный различить детали. Настоящее бессмертие души означало бы бессмертие всех ее возрастов, накопление их и возможно соединение – что было бы это? – огромная библиотека с стеллажами душ?
