Андрей Курков - No Name
На душе было скверно, но и тело мое снова выходило из-под контроля. Было просто гадко, и я ощутил на языке вкус крови, а в коленях - дрожь.
Солнце все еще стояло высоко, а я уже видел мрачную тень следующей бессонной ночи, нависшей надо мной.
И я прибавил скорости, пытаясь выскользнуть из-под этой надвигающейся на мое сознание тени.
Пронеслись мимо и остались позади ржавые решетки вольеров.
То правые, то левые колеса соскальзывали с узкой дорожки ботанического сада и я всякий раз резко бросал машину в другую сторону.
И слышал, как, хлюпая по днищу джипа, катаются два куска оттаявшего мяса.
А тень тоже набирала скорость и обходила меня с двух сторон пытаясь зажать в клещах темноты.
И я выжал полный газ. Двигатель ревел во всю мощь. Джип трясло так, словно он собирался взлететь.
И мне показалось, что тень отстала.
Но теперь мне не хватало воздуха и я слышал, как тарахтит мое сердце.
И понял вдруг, что, убив рыжую собачонку, кто-то просто мстил Адели. За что - я не знал, но мог догадываться. За то, что Эсмеральда была для нее самым близким живым существом.
В этот момент я хорошо понимал Адель. В этот момент - будь у меня собака - я бы тоже назвал ее самым близким мне существом. Но собаки у меня не было. А значит, и не было никого из близких.
Я был один и прекрасно понимал, что этот мир во мне не нуждается.
Он нуждается лишь в тех, кто готов брать в руки оружие, кто не может жить без приказов, кто просто психически не в состоянии идти вне строя. Именно их здесь любят! Только их здесь ценят, и для них весь этот расслабляющий временный мир.
Машина вынеслась на аллею и я отпустил руль.
Встречный ветер пытался высушить мой грязный, оскверненный кровью пот.
А внутри у меня царствовал хаос. Энергия злости снова расправляла свои колючие крылья. И горечь снова поползла вверх, ко рту, к гудящей голове.
И, вспомнив о пачке таблеток, я вытащил ее из кармана и, не глядя на несущуюся навстречу дорогу, высыпал эти таблетки на ладонь и бросил их в рот.
Теперь я был уверен, что тень не догонит меня. Теперь я был чуть-чуть спокойнее и, подняв руки, посмотрел на свои ладони. Левая - это то, что дано судьбой, а правая - то, что сбудется. Где-то здесь, перед моими глазами, на правой ладони плясала линия жизни. Но я не знал, была ли это линия, поднимающаяся от запястья вверх к большому пальцу, или другая, горизонтальная, обрывающаяся на середине ладони?!
Я опустил руки на руль. И почувствовал, что он сам, без моей помощи, ведет машину, то беря чуть влево, то вправо.
Какое это счастье - знать, что ты совершенно здесь не нужен и даже машина, эта железяка с мотором и четырьмя колесами, сама может держаться дороги!
Я не убирал ноги с педали газа, но показалось мне, что скорость уменьшилась и перестало трясти.
И спокойнее стало на душе. Я чувствовал приближение внутреннего мира и согласия с самим собой.
Оглянулся назад и не увидел тени, преследовавшей меня. Она безнадежно отстала.
Теперь я был свободен. Который уже раз! Я был свободен и эта нынешняя свобода была совершенно другой. Она была легкой и воздушной, и сам я, словно потерял вес или вдруг перестал подчиняться закону всеобщего тяготения, почувствовал необоримое желание взлететь, стремление влиться в воздух, в небо, в его голубую ткань, окутавшую эту грязно-зеленую землю.
Я встал ногами на сиденье и почувствовал кожей встречное мощное движение воздуха.
Я наклонился вперед, расставив руки в стороны, ладонями к земле.
Я вдохнул воздуха полные легкие.
И приближавшиеся домики города стали вдруг уходить, проваливаться вниз, больше не увеличиваясь в моих глазах.
И ноги мои ни на чем больше не стояли.
Я был свободен.
Рядом летели птицы.
Город уменьшался, съеживался, скручивался калачиком, как испуганный ежик.
А впереди показалось то самое предгорье, с вершины которого я любил смотреть вниз и чувствовать... чувствовать именно то, что чувствовал я сейчас: удивительную легкость и свое единение с голубой тканью неба, свою отныне и навеки неразрывность с этим воздушным миром, пропитанным солнечными лучами и лунным свечением, звездной пылью и ворсинками птичьих перьев.
Вершина предгорья приближалась и я узнавал покрытые мхом камни, как раньше узнавал людей.
Я опустился на самом краю вершины лицом к склонившемуся в скорбящей позе камню.
И прочитал написанное на нем, удивляясь тому, что арабская вязь перестала быть мне непонятной:
"Аль-Шамари Мохамед умер в 1411 году. Никто не может умереть иначе, как по разрешению Аллаха, согласно Книге, определяющей срок жизни каждого. И нет победителя кроме Аллаха".
