Александр Смолян - Во время бурана
Вспомнил Миша и то, как встревожилась мама, узнав, что Олежка ходил по лесам. Но ведь Саня работает там целый день! Олежка проходил по настилу, на уровне балконов, а она работает еще выше, на подмостях. И ограждения там совсем редкие — гораздо реже, чем вдоль настила! «Ты хоть понимаешь, что могло случиться?» — с ужасом спрашивала у Олежки мама. Значит, Сане тоже грозит опасность?
Ужас закрался в сердце Миши. Но это был сладкий ужас, потому что каждый раз, когда Мишино воображение бросало бедную Саню с высоты седьмого этажа, оно готовило ей не гибель, а чудесное избавление. И каждый раз избавителем оказывался он, Миша. То он успевал бросить ей с балкона веревку, кричал: «Хватайся!» — и втаскивал обратно на балкон. То сам бесстрашно прыгал вслед за ней и, поймав ее на лету одной рукой, другой рукой успевал схватиться за трос, идущий от блока; лебедку включали, и они плавно опускались вниз, во двор, где уже стояли десятки людей, восхищенных его подвигом…
— Мишутка, ты не спишь?
— Нет.
— Почему ты все время ворочаешься? Тебе жарко, сыночек?
— Жарко, — повторил Миша, засыпая.
•Проснулся он, когда солнце уже снова пекло вовсю. Мама давно встала. Он сразу вспомнил все, о чем думал перед тем, как заснул, и устыдился нелепости этих мыслей. Картины, с такой яркостью рисовавшиеся его воображению, оказались дикой ерундой, чепухой на постном масле. Но чем яснее обнаруживалась фантастичность планов спасения Сани, тем более реальной представлялась грозившая ей опасность.
Снизу, со двора, донеслось десять ударов. Ого, уже десять! А где же Саня? Может быть, несчастье уже произошло?!
Но в это время сквозь открытое окно Миша услышал песню. Саня пела довольно громко, не думая о том, слышит ее кто-нибудь или нет. Здесь, на высоте седьмого этажа, она чувствовала себя почти так же, как в широком поле или на берегу реки. Работа шла ровно, споро, над головой простиралось небо самой полной чистоты, люди были далеко внизу.
Девушка пела:
Эх, расставались мы
Да над той реченькой,
Где любовь наша прошла
Быстротечная.
Эх, над той реченькой,
Да на том берегу,
Где в любовь нашу
Я поверила.
Эх, на том берегу,
Да над крутым волнам.
Вы представьте себе,
Как тяжко было нам!
Миша слышал эту песню впервые. Она показалась ему странной и даже немного неправильной, его смутно встревожили ее печальные слова. Но главное было не в этом, главное было в том, что Саня здесь, что с ней ничего не случилось, что она работает и поет почти рядом, за окном. Стоит только выйти на балкон — и он снова увидит ее. Как вчера.
Подмости пересекали окно пополам. И вдруг на них появились чьи-то ноги — не в длинных, чуть подвернутых штанах темно-серого комбинезона, а голые, загорелые. Видны были только ноги, будто Миша смотрел из окна подвального этажа. Кто же это? Неужели сегодня сюда прислали другую работницу? А кто же пел? Ведь это была Саня, это ее голос! Может быть, сегодня она работает здесь не одна?
Миша выбежал на балкон. На подмостях стояла Саня, только одета она была не так, как вчера. Миша открыл было рот, но тут же закрыл его. С некоторым удивлением он вспомнил, что еще ни разу не разговаривал с ней. Как он должен называть ее — «Тетя Саня» или просто, без всяких «тетей»? Сегодня, в пестром платьице, она выглядела совсем еще девчонкой. Но может ли он говорить ей «ты»? Ведь даже мама говорит ей «вы», как взрослой.
Все эти вопросы еще не были разрешены, когда Саня сказала:
— Здравствуй.
— Здравствуй. А почему ты переоделась?
«Ты» возникло само собой, непреднамеренно. Миша был к этому почти непричастен.
— Ишь ты, какой любопытный! Захотела — и переоделась. А что? Разве в комбинезоне лучше?
— Нет… Так тоже очень хорошо.
Этот чистосердечный комплимент заставил Саню бросить шутливый тон и ответить по существу:
— Комбинезон я вчера вечером постирала и сушить повесила. А кроме того, в ситцевом платье работать легче, не так жарко. Вчера я комбинезон надела, потому что полсмены надо было работать на разгрузке машин. Эти металлические леса таскать — хуже нет! Знаешь, как в ржавчине извозишься! Сразу платье загубишь.
— А я проснулся, смотрю — чьи-то ноги на подмостях. Я даже сначала подумал, что это не ты. Что сегодня вместо тебя другую прислали.
— Ну и что ж? — спросила Саня, возвращаясь к прежнему тону. — Другая — так другая. Разве тебе не все равно? Может, другая аккуратней меня работает.
— Нет, лучше, чтоб ты.
Так состоялось это объяснение. Оно было прервано мамой.
— Выспался, Мишутка? — спросила она, выходя на балкон. — Иди скорей мыться, и будем завтракать. Мне нужно уходить.
Умываясь, Миша снова стал думать об опасности, подстерегающей Саню. И в голове его зародился новый план спасения.
Все зависит от того, на что человек падает — на твердое или на мягкое. Олежка рассказывал, что прошлым летом, в деревне, он прыгал в сено с крыши высоченного сарая. И другие мальчики тоже прыгали вместе с ним. А если бы не на сено, так обязательно сломал бы ногу. Он сам это говорил. Значит, если Саня упадет, — главное, чтоб она попала на что-нибудь мягкое. Правда, сена здесь не найдешь, но ведь подушка, например, еще мягче!
За завтраком мама сказала, что торопится к открытию универмага — может быть, будут летние туфли для папы. В командировке папа, наверно, окончательно изорвет ботинки, она знает, что такое карельские леспромхозы. К тому же папа вечно лезет в такие места, где и дорог-то никаких нет. Вернется из командировки — ему даже переобуться не во что, прошлогодние туфли совсем уже неприличные… Может быть, Миша пойдет вместе с ней в универмаг? Пусть тогда ест побыстрее, если хочет пойти.
— Нет, я лучше поиграю во дворе, — ответил он.
Мама ушла, сказав, что вернется часа через два. Миша с трудом подождал еще пять минут — время, в течение которого она должна была, по его расчетам, спуститься с лестницы. Затем он схватил с кровати подушку и бросился к выходу. Из передней вернулся, схватил еще одну подушку и выбежал на лестничную площадку. Здесь он остановился, подумал, снова вернулся и стал торопливо стаскивать с подушек наволочки: стоять во дворе с подушками в наволочках было бы неудобно, а так он сможет сказать, что несет их из магазина.
На одной из наволочек оборвалась пуговица, которую он не отстегнул, но он даже не поднял ее с пола, выбежал, захлопнул дверь и пустился вниз по лестнице.
