Станислав Лем - Солярис. Эдем. Непобедимый
— Что должно удастся?
Она молчала.
— Хочешь умереть?
— Наверно.
Снова стало тихо. Я стоял над съёжившейся Хари, глядя на пустой зал, на белые эмалированные плиты оборудования, на блестящие рассыпанные инструменты, как будто отыскивал что-то очень нужное и не мог этого найти.
— Хари, можно мне что-то тебе сказать?
Она ждала.
— Это правда, ты не точно такая же, как я. Но это не значит, что ты хуже. Наоборот. Впрочем, можешь думать об этом что хочешь, но благодаря этому… ты не умерла.
Какая-то детская жалобная улыбка появилась на её лице.
— Так что же, я… бессмертна?
— Не знаю. Во всяком случае, гораздо менее смертна, чем я.
— Это страшно, — шепнула она.
— Может быть, не так, как кажется.
— Но ты не завидуешь мне…
— Хари, это, пожалуй, вопрос твоего… предназначения, так бы я это назвал. Понимаешь, здесь, на станции, твоё предназначение, в сущности, так же туманно, как и моё, и каждого из нас. Те двое будут продолжать эксперимент Гибаряна, и может случиться всё…
— Или ничего…
— Или ничего. И скажу тебе, я хотел бы, чтобы ничего не случилось, даже не из страха (хотя он тоже играет какую-то роль), а потому, что это ничего не даст. Только в этом я совершенно уверен.
— Ничего не даст. А почему? Речь идёт об этом… океане?
Она вздрогнула.
— Да. О контакте. Они думают, что это очень просто. Контакт означает обмен какими-то сведениями, понятиями, результатами… Но если нечем обмениваться? Если слон не является очень большой бактерией, то океан не может быть очень большим мозгом. С обеих сторон могут, конечно, производиться какие-то действия. В результате одного из них я смотрю сейчас на тебя и пытаюсь тебе объяснить, что ты мне дороже, чем те двенадцать лет жизни, которые я посвятил Солярису, и что я хочу быть с тобой. Может, твоё появление мыслилось пыткой для меня, может, услугой, может, микроскопическим исследованием. Выражением дружбы, коварным ударом или издевательством? Может быть, всем вместе или — что кажется мне самым правдоподобным — чем-то совершенно иным. Но в конце концов разве нас должны занимать намерения наших родителей, как бы они друг от друга ни отличались? Ты можешь сказать, что от этих намерений зависит наше будущее, и с этим я соглашусь. Я не могу предвидеть того, что будет. Так же, как ты. Не могу даже обещать тебе, что буду любить тебя всегда. После того, что случилось, я ничему не удивлюсь. Может, завтра ты станешь зелёной медузой? Это от нас не зависит. Но в том, что зависит от нас, будем вместе. Разве этого мало?
— Слушай, — сказала она, — есть кое-что ещё… Я… на неё… очень похожа?
— Была очень похожа, но теперь я уже не знаю.
— Как это?..
Она смотрела на меня большими глазами.
— Ты её уже заслонила.
— И ты уверен, что ты не её, а меня?.. Меня?..
— Да. Тебя. Не знаю. Боюсь, что, если бы ты и вправду была ею, я не мог бы тебя любить.
— Почему?
— Потому что сделал ужасную вещь.
— Ей?
— Да. Когда мы были…
— Не говори.
— Почему?
— Потому что хочу, чтобы ты знал: я — не она.
Разговор
На следующий день, вернувшись с обеда, я нашёл на столе под окном записку от Снаута. Он сообщал, что Сарториус пока прекратил работу над аннигилятором и попытается в последний раз воздействовать на океан пучком жёсткого излучения.
— Дорогая, — сказал я Хари, — мне нужно сходить к Снауту.
Красный восход горел над океаном и делил комнату на две части. Мы стояли в тени. За её пределами всё казалось сделанным из меди, можно было подумать, что любая книжка, упав с полки, зазвенит.
— Речь идёт о том эксперименте. Только не знаю, как это сделать. Я предпочёл бы, понимаешь…
— Не объясняй, Крис. Мне и самой так хочется… Если бы это не длилось долго…
— Ну, немного поговорить, положим, придётся. Слушай, может, ты пойдёшь со мной, но подождёшь в коридоре?
— Хорошо. А вдруг я не выдержу?
— Как это происходит? — спросил я и быстро добавил: — Я спрашиваю не из любопытства, понимаешь? Но, возможно, разобравшись, ты сама могла бы с этим справиться.
— Я боюсь… — ответила она, немного побледнев. — Я даже не могу сказать, чего боюсь, потому что, собственно, не боюсь, а только… как бы исчезаю. В последний момент чувствую такой стыд, не могу объяснить. А потом уже ничего нет. Потому я и думала, что это такая болезнь… — закончила она тихо и вздрогнула.
— Может быть, так только здесь, на этой проклятой станции, — заметил я. — Что касается меня, то я сделаю всё, чтобы мы её как можно скорее покинули.
— Думаешь, это возможно?
— Почему бы нет? В конце концов, я не прикован к ней… Впрочем, это будет зависеть также от того, что мы решим со Снаутом. Как ты думаешь, ты долго сможешь пробыть одна?
— Это зависит… — проговорила она медленно и опустила голову. — Если буду слышать твой голос, то, пожалуй, справлюсь с собой.
— Лучше тебе не слушать наш разговор. Не то чтобы я хотел от тебя что-нибудь скрыть, просто не знаю, что скажет Снаут…
— Не надо. Я понимаю. Хорошо. Я встану так, чтобы слышать только звук твоего голоса. Этого мне достаточно.
— Тогда я позвоню ему сейчас из лаборатории. Двери я оставлю открытыми.
Она кивнула. Сквозь стену красного света я вышел в коридор — он мне показался почти чёрным, хотя там горели лампы. Дверь маленькой лаборатории была открыта. Блестящие осколки сосуда Дьюара, которые лежали на полу под большими резервуарами жидкого кислорода, были последним следом ночного происшествия. Когда я снял трубку и набрал номер радиостанции, маленький экран засветился. Потом синеватая плёнка света, как бы покрывающая матовое стекло, лопнула, и Снаут, перегнувшись боком через ручку высокого кресла, заглянул мне прямо в глаза.
— Приветствую, — услышал я.
— Я прочитал записку. Мне хотелось бы поговорить с тобой. Могу я прийти?
— Можешь. Сейчас?
— Да.
— Прошу. Будешь с… не один?
— Один.
Его бронзовое от ожога худое лицо с резкими поперечными морщинами на лбу, наклонённое набок в выпуклом стекле (он был похож на какую-то удивительную рыбу, живущую в аквариуме), приобрело многозначительное выражение.
— Ну, ну. Итак, жду.
— Пойдём, дорогая, — искусственно бодрым голосом произнёс я, входя в комнату сквозь красные полосы света, за которыми видел только силуэт Хари.
Голос у меня оборвался. Она сидела, забившись в кресло, вцепившись в него руками. Либо она слишком поздно услышала мои шаги, либо не могла сразу ослабить эту страшную хватку и принять нормальное положение. Мне было достаточно и того, что я секунду видел, как она боролась с непонятной силой, которая в ней крылась, и меня захлестнула волна слепого сумасшедшего гнева, перемешанного с жалостью. Мы молча пошли по длинному коридору, минуя его секции, покрытые разноцветной эмалью, которая должна была — по замыслу архитекторов — разнообразить пребывание в этой бронированной скорлупе. Уже издалека я увидел приоткрытую дверь радиостанции. Из неё в коридор падала тонкая длинная красная полоса света: солнце добралось и сюда. Я посмотрел на Хари, которая даже не пыталась улыбаться. Я видел, как она всю дорогу сосредоточенно готовилась к борьбе с собой. Напряжение уже сейчас изменило её лицо, оно побледнело и словно стало меньше. Не дойдя до двери несколько шагов, она остановилась. Я обернулся, но она легонько подтолкнула меня кончиками пальцев. В этот момент мои планы, Снаут, эксперимент, станция — всё показалось мне ничтожным по сравнению с той мукой, которую ей предстояло перенести.
