Коллектив авторов - Полдень, XXI век (ноябрь 2011)
Появление Ребекки он воспринял как знак скорого конца. Девочка, которая не проронила ни слова, не поклянчила у пустыни своих родителей, любимую куклу и ведро мороженого, казалась Милю самой большой странностью.
И неожиданно Фрэнк выступил.
Это произошло сразу после того, как Ребекка уронила на землю рядом с ним три сплетённые палки, с которыми по прихоти возилась уже давно. Сущая безделица оставила на песке трёхпалый след. В тот же миг наш цыплёнок-переросток растворился: Януш усмехнулся, дедушка Карл обозвал девчушку проказницей, а фрау Ландерс сказала, что если в мире есть место розыгрышу, значит, ещё не всё кончено.
Тогда Фрэнк затрясся и с пеной на губах бросился к Ребекке. Повалил на землю, скрюченными в припадке пальцами стал её душить. Мы с Ченом пытались его оттащить, но больше преуспел Родж Камински: он как следует размахнулся и врезал железной канистрой Милю по макушке. Оглушил, не более.
Помню, как мы все стояли вокруг него. Двенадцать человек – над тринадцатым. И нам было больно и страшно, хотя мы предчувствовали, что однажды Фрэнк потеряет контроль. Он лежал навзничь, худой, лицо припорошено песком, и было видно: ему впервые спокойно и легко. Фрэнк отдыхал.
Потом мы отнесли его подальше от лагеря, и Ребекка сломала три связанные палки.
Стимул нам был больше не нужен.
…Мы пришли туда, где когда-то лежал Фрэнк Миль, а после – здесь побывали все.
Танечка сжимает мне руку и отходит в сторону. Она, Януш, Матис и Пётр, фрау Ландерс, дедушка Карл, Дильмурат, Родж Камински, доктор Чен и Ребекка подбирают с земли камни и встают передо мной полукругом. У меня меткие соседи; совместными усилиями они могут завалить кого угодно с трёх заходов.
Каждый выкручивается здесь, как умеет. Айгуль закрывала глаза и молилась, Януш рассказывал последний анекдот. Я же буду думать о своём малыше.
Через полчаса они вернутся в лагерь, и каждого там встретит его просьба. Выстраданное мной и через меня желание. В фургоне фрау Ландерс будет стоять кларнет – ни пылинки на гладкой поверхности, в хижине Дильмурата будет сидеть Айгуль, страдавшая в прошлом году. Вокруг трактора Роджа Камински будут расти финиковые деревья, плодоносящие во все сезоны, а на диване музыкантов появятся новые инструменты, и упрётся в песок красно-чёрный автомат по выдаче газировки.
В нашем с Танечкой фургоне будет манежик, и пелёнки, и игрушки для малыша.
Ведь мы можем обрести всё, что захотим.
Но мы никогда не вернём Фрэнка, потому что девять лет назад убивали его спонтанно и бесчеловечно, совсем не так, как делаем это сейчас. Что мы ему скажем, восстань он по нашей просьбе? Как посмотрим в глаза первому, выступившему не по своей воле?..
Мы не будем просить у луны, пустыни или мишеней Ребекки новых людей. Мы не будем говорить: «Отдам душу за свежего гостя!».
Потому что мы все здесь «удивительно гниём», как говорит доктор Чен. Потому что нам не хватит духа рассказать новеньким, как страдал Миль.
…В глаза бьёт утро.
Оно подёрнуто липкой духотой и изваляно в жёлтом песке, как будто сыр коркой спёкся. Лицо Танечки на фоне блёклого неба такое теплое, загорелое. Ровный пробор, каштан до плеч и карапуз, присосавшийся к груди…
Андрей Дубинский
Мне так хорошо сейчас
Рассказ
Когда Океюшко вошел в раж и, показывая, как трепыхалась сцапанная щука, сшиб на пол сразу три бутылки, было решено сделать перерыв. Девчонки, хихикая, кинулись убирать, Скам поволок оконфузившегося рыбака на кухню – утихомиривать чаем, а Тема с Санькой выперлись на балкон – покурить.
– Фух. Ты как? В порядке?
– Нормально. Чуть-чуть водит, но еще могу.
– Естественно, водит. Такую штрафную выдудлить. Ты ешь побольше, а то тащить тебя потом на девятый, кабана.
– Ничего, на лифте отвезешь.
– Или ты не знаешь, что лифт сломан?
– Опять? Когда они его уже… откуда, Сань? Я же с работы сразу к тебе, даже не переоделся.
– Парни, не возражаете?
В проеме двери, прижав корявой ладонью растаявшую от удовольствия кошку к груди, появился Томас.
– Томыч, заходи, конечно. Оставь ее в коридоре. Булка, иди на кухню. Иди, я сказал. Брысь… съешь там что-нибудь.
– Щуку Океюшки, – предложил Тема.
– Ага. Или его самого. Том, дверь прикрой. А то обратно припрется, в цветах рыться. Ага, спасибо.
Все трое стояли и курили, выпуская дым в вязкий летний воздух. Район медленно утихал, готовясь посмотреть что-нибудь вечернее и отойти ко сну, ворочаясь в липкой темной жаре.
– Ну, и как тебе она? – затушив окурок в пепельнице, усмехнулся Санька.
– Кто? – удивился Артем.
– Да брось. Артемон, я же тебя как облупленного, да? Я же вижу, как ты на нее пялишься. Нравится?
– Ты про Ленку, что ли?
– Нет, про пенку. Конечно, про нее.
– Ну ничего вроде. Смех, правда, неприятный. Фальшивый такой. Театральщина.
– Дурик, она же только над твоими шутками смеется, ты не понял? Старается, чтобы ты это увидел, чтобы внимание обратил. Чего ждешь? Или мне тебя учить, а? Ну?
– Не надо меня учить. Я просто не тороплюсь.
– Да уж, явно не торопишься. Томас, глянь на него. Тридцать пять с копейками, а он все не торопится, король пельменей. Когда ты уже женишься-то?
– Да ладно, прямо-таки король пельменей.
– А ты что-то еще ешь? – удивился Саня.
– Может, и пора, – задумчиво сказал Томас, – но только не с ней.
– Эт-то почему еще? – взвился Санек. – Девка потрясная, мы с Женькой ее уже пять лет знаем. Супер. Сам бы женился, но уже опломбирован.
– Не с ней, Саша, – повторил Том.
– Парни, а может, я как-нибудь сам решу, а? – ехидно осведомился Темыч. – Больно шустро вы меня тут склоняете.
Томас потер рукой глаза и едва слышно просипел:
– Два хороших года, семь плохих. Ты будешь ненавидеть ее мать, она – твою. Два аборта. Ты ее ударишь, вы безобразно разведетесь. Ты начнешь пить. Сильно.
– Чегооо? – протянул Тема, удивившись.
– Стоп, Артем. Не искри. Том, ты что это… опять?
Томас молча кивнул.
– Елки-палки. В душ пойдешь?
– Да, Саша. Извините, парни, мне надо… Артем, поверь мне, не стоит с ней. Намучаетесь, время потратите, души изгадите.
– А ты-то откуда знаешь?
Томас снова потер глаза рукой.
– Сань, расскажи ему.
– Все?
– Все.
– Уверен?
– Да. Он поймет.
Горько усмехнувшись, Томас кивнул, толкнул балконную дверь, отпихнул ногой протестующую Булку и закрыл за собой. А Санька начал рассказывать.
Том Томыч (его отца тоже звали Томас) раньше был электриком. Работал одновременно в трех фирмах – строительный бум был чудовищный, и людей, умевших что-то делать руками, отчаянно не хватало. Деньги текли не то чтобы рекой, но уверенным, непрерывным ручьем, и уже стали вырисовываться планы на покупку двухкомнатной (надоело толкаться в одной двадцатиметровке), женитьбу (надоело держать Светку в подвешенном состоянии), покупку машины (надоело таскаться с инструментами в маршрутках) и прочее-прочее. Неплохо, все было неплохо. Пока Томаса не ударило током.
