Людмила Козинец - Разорванная цепь (Сборник)
Танец завораживал. И вдруг прервался этот рассказ на незнакомом мне языке: руки танцовщицы не закончили фразу- сорвался браслет и рассыпались колокольчики…
Я очнулся.Долго привыкал к такой знакомой до мелочей лаборатории. Шолоро смирно сидела,сложив руки на коленях. Лицо ее было совершенно спокойным. Андрюша раньше меня справился с удивлением. Он сварливо заявил:
— Предупреждать надо.А если бы я своего вчерашнего динозавра в лабораторию притащил?
За что я ценю Андрюшу, так это за несокрушимое присутствие духа. Когда Шолоро ушла, я спросил у него:
— Ну, понял теперь?
— Да понял, чего не понять. Хорошо наведенная галлюцинация.
— Пресловутый гипноз?
— Ага.
— Ерунду говоришь.
— Почему ерунду? Я могу и чепуху.
— А почему чепуху?
— А вот почему.
И, с трудом перегибаясь в талии, Андрюша поднял с пола что-то эфемерное, белое.Я рассмотрел поближе.Это был всего-навсего маленький цветок. Бело-зеленоватый, в крапинку, с длинными, спирально завитыми лепестками. Запах какой-то необычный, сырой,грибной будто. В общем,совсем пустяковый цветок индийской орхидеи.
Андрюша запустил зубы в яблоко и мечтательно сказал:
— Завтра увольняюсь. Сегодня даже.
— Бежишь? А я тут один разбирайся? Или, может,сделаем вид, что ничего не было?
— А чего было-то? Ты мне цветочек под нос не тычь- я тут десять лет работаю, всякого навидался. Цветочек тоже галлюцинация.
Тогда я подошел к блестящему шкафу, где хранились у нас медикаменты. Взял ребристый пузырек психрана,едкие пары которого способны устранить любую галлюцинацию.Зажмурился и понюхал. Б-р-р-р! Открыл глаза: беленький цветочек все так же сиротливо лежал на чашке Петри.
— Андрей, не уходи.Ты мне нужен.Как противовес.Понимаешь,я человек суеверный.Для чистоты опыта необходимы твое душевное здоровье и полное отсутствие воображения.
Андрюша решил не увольняться, но выпросил за это два отгула.
Через десять дней Шолоро уже работала в детской больнице нянечкой.А еще через две недели мне позвонил заведующий отделением этой больницы и принялся распространяться насчет рыбалки и футбола.Я его немного знал веселого,умного и доброго Володеньку Зайцева. Поэтому попросил не темнить.Володя темнить прекратил и предъявил два требования: во-первых, объяснить ему, как она это делает, а во-вторых, сказать ей, чтобы она этого не делала. Я бросил все и примчался в больницу.
Расстроенный Володя рассказал, что вот уже целую неделю у всех пациентов его отделения ничего не болит.Было несколько странно видеть врача, огорченного тем, что его подопечных не мучают боли. Но Володя прав: при отсутствии симптомов невозможно поставить диагноз. Володя старательно мял чуткими пальцами пузики своих пациентов и спрашивал: «Здесь болит? А так? А вот здесь?» И детишки,глядя на дядю доктора светлыми глазенками, чистосердечно сознавались — нет, не болит.
Вызвали Шолоро. Она была очень трогательной в белом халатике и туго повязанной косынке. Сцепив за спиной руки, Шолоро упрямо твердила:
— Но им же было больно!
Зайцев очень обстоятельно растолковал Шолоро,что такое боль, и даже припомнил красивую фразу: «Боль- сторожевой пес здоровья». Наконец объединенными усилиями мы ее уговорили. И тогда Володя попросил:
— Покажи хоть, как ты это делаешь.
Шолоро внимательно посмотрела на Володю:
— У вас же ничего не болит.
Тогда вмешался я:
— У меня голова болит. Из-за тебя, между прочим.
Девушка подошла, заглянула мне в глаза, что-то ей там не понравилось. Она положила на мою голову прохладные мягкие руки, ловко прижала пальчиками пульсирующие жилки на висках.И я ощутил блаженное состояние истекающей боли. Именно истекающей. Боль уплывала тоненьким мутным ручейком.
Володя тяжело вздохнул и сказал:
— Непонятно, но здорово.
Так мы обрели неожиданного союзника.
Долгие дни, месяцы отделяют посев от жатвы.За тысячелетия люди привыкли, принимали как закономерность время между действием и результатом. Но всякое ли время? Легко принимаем мы сезонный и годовой циклы.Вывезем удобрения на поля, задержим снег, вспашем, посеем доброе зерно, выполем сорняки- получим урожаи. Трудом и терпением приумножим стадо скота. И так далее.
Нужны большие усилия,выделение каких-то этапов работы,если задача решается десятилетиями или дольше.Мы не ставим такую цель: «освоить ближний космос», а приветствуем каждый полет, гордимся подвигом каждого космонавта.
А если работа охватывает тысячелетия?Скажем,стоит задача: превратить человека в космическое существо.Превратить космос в человеческий дом.Можем ли мы работать во имя такой,невероятно общей задачи?Или будем дробить ее на тысячи этапов,среди которых непременно окажется и то,что мы делаем сейчас, вся наша промышленность,наука, искусство? И от чего вести счет началу звездного пути — от каменного топора или формулы Герона?
И все ли в нашем развитии- даже если отбросить очевидные уродства вроде милитаризма- гладко укладывается в логику прогресса? Не обманываем ли мы себя,полагая,что цивилизация, средство скорейшего решения социальных задач, является и целью человеческого существования?
Как бы мне хотелось заглянуть на десятилетия вперед, подсмотреть, какой станет Шолоро, и прав ли я, так положившись на силу и доброту разума.
Шолоро засела за учебники.Ее не приходилось заставлять.Если и есть в чем моя заслуга, так это в том, что я разбудил в ней любознательность.
Училась она обстоятельно.В школе получила много,но все же окружающий мир у Шолоро был несколько иным,чем у меня или, скажем, Володи. И теперь она спрашивала о вещах,которые вроде бы и объяснять не надо.В общем, «педагоги» — я,Володя, Андрей — доходили порой до веселого бешенства.
Заниматься в общежитии тяжело,поэтому Шолоро часто сидела над книгами у нас в лаборатории.По выходным прибегала ко мне, в два приема сочиняла какое-нибудь потрясающее блюдо, и,пока я истреблял его,влезала с ногами на диван и замирала над книгами.Причем не всегда над учебниками. Она раскопала на стеллаже ворох цветастых томиков с грифом «НФ», и я не смог запретить ей такое чтение, хотя время было дорого.Только и оставалось, что объяснить терминологию, рассказать, где чистый бред,где- с проблесками научной мысли, а где и совсем почти готовая гипотеза.
Шолоро читала быстро.У нее оказалась цепкая память и способности к беспристрастному анализу. Донимать нас вопросами она перестала, но вполне еще могла поинтересоваться, почему стрелки часов движутся слева направо или почему у пианино клавиши в линию, а не полукругом.
