Николай Бондаренко - Бремя «Ч»
В полном недоумении инженер растворился в темноте; киногероиня, в соответствии с моим сценарием, продолжала вглядываться в лица заключенных.
Вдруг я высветил Бо! Он безразлично взглянул на меня, кажется, не узнал. Его лицо заметно вытянулось, щеки ввалились; грязные пряди волос комками лежали на плечах… Бо кого-то напоминал. Но кого?… Я понял — кого. Остановил съемку, велел оператору с киногероиней отступить на несколько метров и приготовиться. Потребовал коробочку с гримом — Оп немедленно подал.
Я наклонился к самому уху Бо и тихо, только для него, стал говорить:
— Здравствуй, дорогой Бо! Это я.
— Здравствуй… — прошелестел ответ. — Какими судьбами?…
— Через несколько часов ты будешь на свободе…
— Бежать?… Я еле хожу…
— Полетим на геликоптере. Но сейчас ты должен сыграть… Мы снимаем фильм, ты понял?… Подними-ка подбородок. Так! — Под носом Бо я нарисовал две черточки — усы! Сходство с главным героем карловского сериала усилилось, можно кричать «Мотор!» Но прежде — последние наставления: — К тебе подойдет журналистка, видишь ее? Она скажет, что пришла тебя освободить. Это правда! По ее сигналу ты выведешь людей наверх, все разбегутся, а ты и журналистка сядете в геликоптер.
Дальше все так и было. Вокруг гигантского костра прыгали и орали что-то несвязное пьяные охранники и повеселевший инженер; окосевший начальник стражи устроился возле теплого камня вздремнуть; не держался на ногах пилот геликоптера… Последнее обстоятельство грозило провалом, но выручил Оп: он умел управлять геликоптером.
Нет смысла описывать подробно наше возвращение. Замечу только: Ле, одурманенная хмелем, сразу же уснула; я тоже чертовски устал и тоже был не прочь завернуть в гости к Морфею; только Бо, поверивший, наконец, в свое освобождение, откровенно радовался, вспоминал о киносъемках. Нарисованные усы так и остались на верхней губе — разлетались и прыгали, замирали и падали, как стрелки чуткого прибора, показывающего настроение. Оп сосредоточился на полете — в ночных условиях, я понимал, вести машину крайне тяжело. А когда Оп посадил геликоптер возле калитки моего дома, мне захотелось этого все умеющего человека обнять; я сдержал себя, но слов благодарности не пожалел.
Геликоптер, высадив меня, упорхнул, и я, входя в комнату, с удовольствием подумал6 «Наконец-то смогу отдохнуть, привести мысли в порядок. Я вернулся! Я дома! Я!..»
Телефонный звонок все испортил. Карл зловеще прошипел:
— Отдыхай. Через часок, другой загляну. Да без фокусов!
Да, я дома. Но дом, к сожалению, не мой…»
Без энтузиазма поплескался в ванной, что-то на кухне пожевал. Подсел к письменному столу. Приказал себе: не раскисай, возьми себя в руки! Я должен думать о том, что увидел, и не потому, что об этом распорядился Карл. Случившееся со мной кровно меня волновало. Все это каким-то образом связано с моим нелепым пребыванием в страшном, уродливом мире. Я не могу понять одного: неужели человек может мириться с голодом и унижениями, с тысячью несправедливостей, главная из которых: у кого-то все, а у кого-то ничего. Неужели нельзя устроить так, чтобы всем было хорошо?
«Странно, — подумал я. — Мысли мои не вернулись в шахту, к нелепому костру, а перескочили в другую плоскость… Но разве эти плоскости живут сами по себе, между собой не связаны?… Кинозвезда и Оп, Вор и освобожденный Бо?… А куда запропастился Роб, вот бы кого сейчас увидеть!..»
Мысли переключились на Роба. В самом деле — где он? Может быть, найти самому?… Нет, нет, только подведу его, наведу на след. Буду сидеть тихо, смотреть, запоминать, авось наблюдения мои пригодятся…
Ри мне поможет…
Ри?… Чувствую, мысли опять потекли по новому руслу. Чем она сможет помочь? Не помешала бы…
Нет, размышляю, Ри может помочь. Но не сразу, наверное. Что-то в ней есть. Но никак не рассмотрю. Мешает мне, наверное, то, что она очень симпатична, субъективизм туманит верную оценку, уводит в сторону…
Шорох! Я обернулся. Оказывается, Карл уже в кресле, изучает меня!
— Ну, господин преступник, кайся! Чем неистовей, тем лучше. Лоб разбей!
Я пожал плечами.
— В чем каяться?
Карл побагровел, заворочался в кресле, глаза опасно сверкнули.
— Ты должен валяться у меня в ногах!
— Не понимаю, — вздохнул я.
— Волновик для полетов не воровал!.. Заключенных не подстрекал к побегу!.. Страшно подумать: вся тюрьма разбежалась!
— Волновик не воровал, Это точно. Взял и… сразу вернул. А что касается тюрьмы… Шли съемки, я за конвой не отвечаю.
— Ай да умник! Но хоть за что-то отвечаешь?
— Конечно. На свой страх и риск пригласил в геликоптер Бо. Но, заметьте, по вашей наводке. Вы обещали своего лучшего клерка освободить.
— Ладно, — отмахнулся Карл. — Своими фокусами ты изрядно надоел. Только талант, только творческие возможности удерживают господина Чека от каторги. Помни об этом!
— Хорошо, господин Карл.
— Все же хочу похвалить.
— С удовольствием, господин Карл.
— Я просмотрел отснятую пленку, и знаешь, неплохо получилось. Бо оказался подходящим дублером. Не ожидал!
— Поэтому я о нем позаботился.
Карл жестко парировал:
— Определять буду я, о ком или о чем заботиться.
— Да, господин карл.
— Сейчас ты мог бы позаботиться о своем творческом имидже. Как сценариста, я тебя оценил. Неплохо начинаешь и как режиссер. А с поэтической стороны? Ну-ка блесни.
— Давайте вместе. У одного, знаете ли, не так выразительно…
— Что ж, давай.
— Предлагайте тему.
— Ты, кажется, любовался моей охотой. Годится?
— Есть уже одна строчка!
— Даже так? Какая же?
— «О, соколиная охота!» Можно продолжить — пустяк, мол, для кого-то.
Карл оживился и продекламировал:
О, соколиная охота!
Пустяк, наверно, для кого-то!
— Ура! Опять пришла суббота! — подхватил я и предложил рифмовку: суббота — ворота. Мол, открывай ворота.
Карл опять соединил две строчки:
Ура! Опять пришла суббота!
Приятель, открывай ворота!
Таким способом мы придумали целое стихотворение. Наиболее удачными, с точки зрения Карла, были такие строчки:
Сложнее с соколом охота,
Чем с гарпуном на кашалота!
Гонись за уткой, лезь в болото -
Работа до седьмого пота!
— Ну, Чек, — ликовал Карл, — давно я так вдохновенно не работал. Еще чем порадуешь?
— Прошу включить диктофон. — Замерцали лампочки, и я стал рассуждать о работе гениального скульптора, которая, безусловно, принесет бессмертие Карлу Великому. Коснувшись художественных достоинств гигантского изваяния, я не мог не отметить скромность человека, с которого вылеплен столь выразительный портрет. Отдельно я говорил о карловском лице, отдельно — о жесте левой руки, отдельно — о жесте правой. И конечно же — о могучих ногах, которые прекрасно несут прекрасное тело. Особого внимания удостоилась надпись «Это я. Отныне и навсегда» и предполагаемый ландшафт, где будет установлен редчайший монумент…
