Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ
Пятнышко было оставлено Верещагину как память о свершившемся чуде.
В замечательном расположении духа Верещагин помылся, хорошенько вытерся и лег спать очень веселый. Это самый целительный сон – когда нам весело.
57
Тем временем наступило лето. Вернее, поздняя весна пришла – ее только очень большие специалисты, метеорологические гурманы умеют отличать от раннего лета. А Верещагин в тонкостях не разбирался: солнце печет, перегретым асфальтом воняет – значит, лето.
Однажды вот таким солнечным, пыльным, почти летним и, кажется, субботним днем встретил он на улице знакомого. Остановился поздороваться, а знакомый не один, с девушкой. Верещагин как глянул на девушку, так и обмер, а почему обмер – читатель понять не сможет, если я не расскажу ему один случай, бывший с Верещагиным месяца три до этого.
Вот какой случай был с Верещагиным месяца за три до этого. Сидел он как-то зимним вечером дома, и такая тоска его вдруг взяла за горло – как раз в то время он, испытав подряд два страха смерти, находился в глубокой душевной депрессии, – такая, значит, тоска вдруг охватила, что он завыл, самым натуральным буквальным образом воя, выскочил из квартиры, на ходу втискиваясь в пальто, и помчался по улице, а соседи, с некоторым опозданием приоткрывая двери, смотрели, удивлялись, прислушивались, гадали: что это за вой промчался по лестнице.
А на улице пурга мела, снежные бичи по лицу хлестали, луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела…
Верещагин выбежал на освещенный проспект – ни души: снежинки в неоновых огнях бесовские хороводы водят, ветер неистовствует меж крутых домов, как горная речка в ущелье. Ни души вокруг.
Субботний вечер – все к телевизорам липнут, солеными огурцами на кухнях закусывают, один Верещагин, бедолага, мечется по проспекту, всем телом наваливается на воющий ветер. Внутри – тоска, снаружи – вой.
И вдруг он останавливается: кинотеатр. Смотрит на напорошенную снегом витрину и смеется: там написано, что через полчаса сеанс. Неужели правда? Неужели посреди этого вселенского хаоса люди еще не разучились хоть что-то делать сообща? Неужели не обезумели, не вымерли от безнадежности?
Верещагин идет к окошечку кассы, не веря: все это, конечно, обман, враки, думает он, окошечко, безусловно, закрыто обшарпанной фанеркой… Но фанерки нет, за окошечком женщина – журнальчик читает, без пальто даже.
И эта женщина выписывает Верещагину билет, протягивает сдачу.
Все это еще пустяки, просто так, маленькая неожиданность, настоящее же чудо впереди, оно обрушивается на Верещагина, когда он открывает дверь и входит в фойе кинотеатра: громкая музыка ударяет в его запорошенные снегом уши, потоки света – в его слезящиеся от ветра глаза, и еще что-то, Верещагин не сразу понимает что… О, это звонкий девичий голос – вот оно, чудо! – на сцене: девушка, она поет, вокруг нее веселые живые музыканты, они дудят, бренькают, пиликают, лупят по барабану, ножками в такт притоптывают, на девушке платьице ситцевое – надо же! – легкое, яркое, короткое; девушкино тело лукаво выглядывает снизу и поверх его, – заиндевелым, промерзшим Верещагиным забытая летняя полуобнаженность воспринимается как вопиющая нагота; голос – теплый, майский, легкомысленный, песенка – простенькая, быстрая и тоже легкомысленная, – в другой ситуации Верещагин, наверное, поморщился бы: вульгарноватая, мол, песенка, но сейчас – куда там! – рад ей, просто задохнулся от счастья…
Постепенно его ошалелому взгляду и остальной интерьер виден стал: маленькая сцена, три ряда стульев, полтора десятка слушателей – в пальто, но снегом, как Верещагин, не запорошены, оттаяли уже, шапки на коленях… Слушают, улыбаются… Да знают ли они, что творится на улице?
Знали, да забыли. И вспоминать не хотят!
Верещагин робко приближается к этому маленькому коллективу, присаживается на краешек свободного стула и тут же – его можно понять! – влюбляется в поющую девушку той короткой любовью-благодарностью, которой влюбляются в яркость спасательного круга тонущие, в журчание ручейка жаждущие, в подъезжающий троллейбус опаздывающие.
Он влюблен, счастлив, ему тепло и только одного хочется: чтоб вечно длился этот райский концерт, но девушка, прожурчав еще двумя-тремя песенками, исчезает со сцены, а у влюбленного Верещагина не хватает мужества броситься вслед, окликнуть, заговорить, пасть на колени, прокричать про свою любовь, – нет, не осмелился он, так и остался сидеть на краешке стула, но все равно счастливый, хотя и ушла девушка, и неизвестно, придется ли свидеться еще… Все равно счастливый Верещагин. Вслед за остальными пошел он в зрительный зал, где ему показали незамысловатый бесхитростный фильм про сталеваров – лились потоки металла, дышали жаром домны – Верещагину все это очень нравилось, он посмотрел фильм с большим удовольствием, смеялся до упаду в тех местах, где в другое время и улыбкой не раскошелился бы, – блаженное, райское состояние нашло на Верещагина.
Вот и вся история. А дальше – не помнит.
Проснулся утром – вокруг родные стены. Значит, дома. Концерт помнит и немножечко фильм. А как добрался домой – не помнит.
Так с пьяными иногда случается. Когда переберут.
Только у пьяных этот провал в памяти черный, тоскливый, им кажется, что они в беспамятстве сделали что-то гнусное, стыдное и вот силятся вспомнить, чтоб ужаснуться и совсем пасть духом.
А у Верещагина провал был теплый, нежный, как темечко новорожденного младенца. Он вспоминал то, что было, как забытую хорошую песенку.
Между прочим, когда он шел домой, то, несмотря на пургу, громко горланил услышанную от девушки лесенку.
Но утром не мог вспомнить – ни песенки, ни того, что горланил.
Теперь, зная об этом странном зимнем событии, читатель, конечно, легко поймет, почему обмер Верещагин, увидев в ясный теплый солнечный день рядом со своим знакомым некую девушку.
Ведь та самая была девушка – которая пела зимой в кинотеатре, в лютый буранный вечер, в коротком летнем платьице. Оно и сейчас было на ней.
Дух сперло у Верещагина. Слова вымолвить не может.
А знакомый представляет Верещагину девушку. «Знакомьтесь, это – Бэлла», – говорит, но тут замечает подошедший к остановке троллейбус и, сорвавшись с места, кричит: «Мой троллейбус, извините!» – одним словом, убежал, а Верещагин с этой девушкой Бэллой остались одни, друг против друга.
Опять странно получилось. Как во сне. Судьба, видно.
«Что же он вас бросил?» – спросил Верещагин, совершенно ошалев от таких неожиданных поворотов событий. Он не сразу спросил, а сначала подождал, не побежит ли девушка к тому же троллейбусу. Не побежала. Опять как во сне. В реальности девушки чаще всего бегут к троллейбусу.
