Елена Асеева - К вечности
Какое время, если не одна плоть не удовлетворяла моим предпочтениям и твоим Родитель предписаниям.
Моим — с мощным мозгом, Родителя — паболдырь.
Инолды, я от той досады бился в щит, установленный над Землей Родителем, стараясь показать, как негодую на сии предписания, оные все же не решился сломать, боясь навредить себе и вызвать новую болезнь.
Щиты… После похищения Владелины антропоморфом Родитель установил такие щиты не только над планетой, но и над самой системой, и перед чревоточиной. Это были особые щиты, созданные из определенного вещества, находящегося в газообразном состоянии. Каковой не мешал перемещению искр-Богов, космических судов и объектов, помеченных отличительной заметиной Родителя, специфическим Его символом. Обаче данная газовая материя не давала возможности не только проникнуть в Млечный Путь стороннему предмету, аль живому существу, (с тем внедряясь в его состав и уничтожая), но и не позволяла вырваться мне…
Мне сугубому состоянию материи. Ежели бы я даже захотел ноне вырваться, мне бы это не удалось сделать. Впрочем, меня, как отдельно взятую лучицу, так и заключенную в человеческую плоть могли доставить в любое место системы, Галактики, Вселенной по определенному мосту, величаемому малик. Определенно, коли бы я сумел попасть в его притяжение, оставалась вероятность вырваться чрез щит. Но даже мне таковому уникальному божеству, разыскать малик было довольно-таки сложно.
Я пролетал над поверхностью Земли, совсем низко, ощущая чрез мозг Владелины впитанный в мое естество, и создавший дополнительную грань сияния, ее потомков. И снижаясь еще ниже, почасту обращался в искру, исследуя тех отпрысков да мгновенно проверяя их соответствие моим предпочтениям и предписаниям Родителя. Наконец, я разыскал надобное.
Это был уже родившийся ребенок, ему едва исполнилось сорок дней. Мощный мозг, и паболдырь. Благо для меня не существовало запрета на вселение в рожденное чадо. И не потому как его мне даровал Родитель, а потому как я сам обладал теми способностями. Очень мягко, ибо боялся навредить ребенку, маленькой девочке, я проник чрез носовую полость в ее черепную коробку, где насыщенность красных стен вельми балансировала с блеклостью студенистой массы бледно-желтого мозга. И тогда я сызнова принялся наращивать собственное сияние и размеры. Заполняя своим естеством проем меж мозгом и стенками черепной коробкой, а также напитывая сам орган, входя в его недра, окутывая внутренние стенки. Проникнув вглубь того пористого вещества, густо розового цвета испещренного многочисленными разветвленными сосудами, в центре какового значимо горела рдяно-золотая искра, с тончайшими четырьмя лучиками имеющими золотые переливы, я лишь на миг замер обок нее. А после отворил рот и проглотил искру…
Ах, да, что же это!
Искру я не сглотнул, она зацепилась своим одним лучиком за мою верхнюю губу и застряла во рту.
И вообще, зачем я решил ее сглотнуть. Можно было того и не делать вовсе. Ведь ноне я бы никоим образом не потерялся в космическом пространстве, не вырвался с притяжения Земли, и не только из-за расставленных щитов, но и потому как уже имел вещественную в себе суть, растворенный человеческий мозг Владелины, и был, скажем так, несколько тяжеловат.
Потому как эта искра торчала у меня во рту, я не сумел подать зов. Хотя плоть в которую я попал, оказалась физически слабой, и воочью нуждалась в лечение. И лечение не местных человеческих знахарей, а мастеров. Все-таки наново я соглашусь с мнением моего Отца, оный считал, что межрасовое смешение людей, приводит к неполноценности, ущербности плоти их детей, к появлению новых болезней, и, как итог к скорому вырождению отпрысков. Поддержание же чистоты расы, являлось источником ее здоровья и долголетия потомства.
Право молвить, я не терял уверенности, что вмале сглотну сию искру. Похоже, это была искра Небо, вже дюже ярко на ней переливались золотым светом тончайшие четыре лучика. Поелику, когда я не отдыхал, не отключался (что свершал, абы от пребывания в мироколице, колоземице, кругоземице, атмосфере несколько притомился) вельми часто дергал своей сияющей макушкой и хвостиком, разевал еще шире рот. И наконец-то, протолкнул в себя эту искру, а вместе с тем подал направленный на Родителя и единожды Димургов зов, так абы они нашли меня первыми.
Несомненно, зов я подал во время, ибо созданиям Димургов бесицам-трясавицам пришлось пересадить плоти несколько органов, а после надолго поместить ее в кувшинку. Первым из рук старшей бесиц-трясавиц, Трясцы-не-всипухи девочку принял Темряй.
Он также, как и иные мои братья, значился старшим.
Нежный, мягкий, склонный к постоянным экспериментам, Темряй, очевидно, и достался Отцу по причине того, что с его неуемным познанием и пробами мог совладать только старший из Богов. Темряй был лучицей Небо и по статусу занимал в печище Димургов роль брата Першего. Впрочем, как и в случае с Мором, оставался всего-навсе сыном Першего. Суть данного статуса наделяла его правом в дальнейшем рождать лучиц. Обаче данное предназначение Темряй очевидно выполнит не скоро. Ибо Отец не дозволял старшему брату даже управлять собственной Галактикой Уветливый Сувой, считая его довольно-таки юным. С тем однако, и более юный чем Темряй, Дажба, уже давно управлял в своей Галактике.
Темряй принял девочку на руки и нежно прикоснулся к ее лбу. Как и все Димурги он отличался крепостью и статностью. Кожа у Темряя была густо коричневого цвета с присущим всем Богам золотым сиянием, а лицо имело грушевидную форму, где значимо широкой в сравнении со лбом выглядела линия подбородка и челюсти. Особой длинной и мясистостью отличался нос старшего брат, да выступающие вперед надбровные дуги, придающие лицу сосредоточенное выражение. Толстые губы, поигрывающие золотыми капелями света и чуть выступающие вперед миндалевидные темно-карие глаза порой теряя темный тон, становились почитай ярко желтыми, с располагающимися поперек них слегка удлиненно-вытянутыми зрачками. Темряй, будучи лучицей Небо, имел также чисто им присущие признаки, а именно походил на Расов, долгими курчавыми черными волосами до плеч, присутствием бороды и усов, кончики которых он прихватывал в небольшие хвосты и скреплял меж собой васильково-синими крупными сапфирами, в тон его долгому с рукавами сакхи.
Широкая цепь, ореол-венца, скрывающая лоб брата с плотно переплетенными меж собой крупными кольцами ядренисто переливалась лучистым серебристо — марным отливом, живописуя на своем гладком полотне зримые тела, морды зверей, рептилий, земноводных и даже насекомых.
Теплота и ласка брата не только пробудили самого ребенка, они привели в чувства и меня. Так как выбросив зов в пространство, столь мощный, наполненный жаждой бытия, я отключился. Любовь плыла не только от Темряя, но и от нежных прикасаний моего Отца, и от старших братьев Вежды, Мора, Стыня. Она насыщала меня радостью и, несомненно, силами.
