Алексей Домнин - Поиск-81: Приключения. Фантастика
Швейцар стоял у окна, приставив к глазу подзорную трубу.
— Едете? — спросил Рысин.
Вопрос был пустой, и Желоховцев надменно поднял брови:
— Эвакуация университета решена давно. Вчера вечером ректор сделал окончательные распоряжения.
— И куда же?
— Пока в Томск.
Рысин отметил это «пока».
Они сели в старинные кресла с шишечками, сиротливо стоявшие у стены и, как видно, тоже приготовленные к отправке.
— А как же коллекция?
— Мои научные интересы ею не ограничиваются, — все так же надменно проговорил Желоховцев. — А у вас есть сообщить мне что-то новое?
Рысин вспылил:
— Вы так об этом спрашиваете, как будто я — главное заинтересованное лицо!
Сказал и понял, что так оно и есть, наверное. Слишком многое слилось для него в этом деле, которое уже и делом-то перестало быть, стало жизнью, судьбой. Он взялся распутывать клубок, у которого много концов. У всех, кто запутал его, была своя ниточка, свой интерес. У Желоховцева — наука, тема. У Сережи Свечникова — любовь к учителю. У Якубова — корысть. У Леры — Костя. У Кости — идея. У «икса», несомненно, тоже какой-то интерес был, хотя и неизвестно какой. Один он, Рысин, не имел в этом клубке ни ниточки своей, ни выгоды — какие уж там выгоды! Он только справедливости хотел, ничего больше.
— Я не верю, что вы отыщете коллекцию, — сказал Желоховцев. — Я не хочу знать, кто убил Сережу, этим его не воскресишь… Я уезжаю!
Рысин помолчал.
В этом неустойчивом дурацком мире он, бывший частный сыщик с ничтожной практикой, недоучка и неудачник, а ныне и вовсе непонятно кто — то ли прапорщик из военной комендатуры, то ли красный агент, — представлял собой правосудие. Не убогое правосудие Тышкевича, а настоящее, то, каким во все времена хотят видеть правосудие честные люди. И он имел на это право, потому что не думал ни о чем, кроме справедливости. Он был потерпевшим, следователем, прокурором и адвокатом в одном лице. Присяжные заседатели кричали в нем на разные голоса… Он и приговор вынесет, если нужно, и это теперь не будет самосудом. Вот только кто приведет этот приговор в исполнение?
— Вы уезжаете, потому что подчиняетесь приказу ректора, или по внутреннему убеждению? — спросил Рысин.
— Я слишком прочно связан с университетом. Без него я ничто… Да и красные как сила не внушают мне особого доверия. Хотя, должен признать, среди них попадаются и порядочные люди.
— Например, Трофимов.
— Например, он, — Желоховцев вызывающе поглядел на собеседника. — Я лично не знаю ни одной партии, которая бы на все сто процентов состояла из подлецов. Или, напротив, альтруистов… Из этого ровным счетом ничего не следует.
— Григорий Анемподистович, сегодня в перестрелке Костя ранен и, по-видимому, арестован.
— Я тут ни при чем, — быстро проговорил Желоховцев. — Что ему грозит?
— Самое худшее… Но вы можете помочь.
«Я не могу его бросить, — подумал Рысин, словно оправдываясь перед самим собой. — Я не хочу его бросать!» Он с ужасом осознал вдруг, что и у него появилась в этом деле своя выгода.
— Каким образом? — напрягся Желоховцев.
— А когда вы должны уехать? — Рысин ответил вопросом на вопрос.
— Завтра вечером.
— Тогда у нас еще есть время.
— Простите, но какое вам дело до Кости Трофимова? — Желоховцев только сейчас уразумел всю несуразность этого диалога. — Я не скрываю своего сочувствия к нему, он мой бывший ученик. Но вам-то что, расстреляют его или нет?
— Не ищите в моем предложении какого-то подвоха, я не собираюсь вас провоцировать. Военная комендатура этим не занимается. Я лично — тоже… Вам ничего не грозит, понимаете? — Рысин говорил коряво, долго подыскивал нужные слова. — Я столкнулся с ним во время поисков коллекции, о подробностях поговорим после. Его идеи меня не интересуют, но он безусловно честный человек. И мне хотелось бы помочь ему… Я никуда не хочу уезжать…
— Не продолжайте, — оборвал его Желоховцев. — Все и так ясно. Хотите к приходу красных заработать себе политический капиталец?
— Ничего вам не ясно! — Рысин ударил кулаком по подлокотнику и тут же осекся. — Даю вам честное слово, это не потому. Обстоятельства сложились так, что он может плохо обо мне подумать. Решить, будто я предал его. А я этого не хочу… Кроме того, наши цели во многом совпадают… Понимаете?
— Неужели вы тоже намерены передать мою коллекцию большевикам?
— Ни в коем случае. Мои деловые отношения с вами не дают мне на это права!
Желоховцев усмехнулся:
— Весьма признателен.
— Боюсь, вы меня не совсем правильно поняли, — сказал Рысин. — Вы мой клиент. Это накладывает на меня определенные обязательства. Но по справедливости я бы отдал коллекцию Трофимову. Для него она не просто тема очередной научной работы.
— Очередной! — Желоховцев прикрыл глаза. — Вы ничего не поняли, молодой человек! Чехов, помнится, говорил, что человеческая жизнь всего лишь сюжет для небольшого рассказа. В этом смысле коллекция — тема для научной работы. Но чтобы иметь право так сказать, нужно быть Чеховым или на худой конец Желоховцевым… И вообще! Вы ведете разговор так, будто блюдо шахиншаха Пероза лежит у вас за пазухой…
— Кстати, — спохватился Рысин. — В январе, во время встречи Колчака у кафедрального собора, ему поднесли хлеб-соль на этом блюде. Как оно туда попало?
— Понятия не имею… Якубов, правда, просил меня дать блюдо для этой церемонии, но я отказал ему.
— Значит, Якубов обошелся без вашего разрешения. Как видно, он знал код замка и позднее мог сообщить его Свечникову. С января вы не меняли замок?
Желоховцев покачал головой.
— Может быть, все-таки коллекцию похитил сам Якубов?
— Я понимаю, — Рысин потер ладонью щеку. — Вам не хочется считать себя причиной смерти Сережи. Но не буду успокаивать вас понапрасну. Почерк, которым написан его дневник, это почерк левши с характерным левым наклоном.
Рысин вспомнил иллюстрацию к «Настольной книге криминалиста» Трегубова — скелет сидит за столом и пишет. Иллюстрация должна была показать, как меняется почерк в зависимости от параметров тела, а со скелетом это нагляднее выходило.
— Возможно, — сказал Желоховцев.
То, что он не замечал за самым верным своим учеником такой явной особенности, можно было объяснить и рассеянностью, и равнодушием. Рысин хотел сказать об этом прямо, но в последний момент передумал, смолчал. Разговор и без того кренился в нужную сторону. Желоховцев сам должен был понять, что, если он откажет Рысину, вина за гибель Кости тоже ляжет на него.
И он это понял. Спросил:
