Алексей Домнин - Поиск-81: Приключения. Фантастика
— Нет, — в подушку проговорил Рысин. — Не болит.
Она присела у него в ногах, попробовала стащить сапог. Не смогла и оставила так.
— А я вчера на рынке была. Бог знает, что делается! Неделю назад галоши по сто двадцать рублей торговали. Я и не покупала. Откуда у нас такие деньги! Все говорят, в закупсбыте дешевше. Да только где они там, галоши-то? А вчера прихожу, смотрю — галоши уже по сорок рублей. И соль подешевела. И хлеб… С чего бы?
— А с того, — сказал Рысин, — что красные скоро город возьмут.
— Ну вот, — расстроилась жена. — А ты и денег не успел получить. Работал, работал, бегал чего-то по ночам, а денег не получишь… Жить-то как будем?
— Маша, — тихо попросил Рысин, — уйди, пожалуйста. Мне подумать надо.
Она обиделась:
— Вот и всегда так! Не посоветуешься, не расскажешь ничего. Держишь, ровно прислугу!
— Ну что-ты, Маша, — Рысин погладил жену по руке. — Перестань…
— А я тебе подарок на рынке купила, — сказала она.
Рысин металлическим голосом отрубил:
— Галоши мне не нужны!
— Галоши потом купим, лето на дворе… Ты посмотри, посмотри, что я тебе купила!
Рысин нехотя оторвал голову от подушки — жена держала в руке бронзовый футлярчик, выгнутый наподобие чертежного лекала.
— Что это?
Улыбаясь, она ноготком вывернула из футлярчика большую лупу в бронзовом же ободке, на ножке, а с другого конца — вторую, поменьше. Похвалилась:
— Тридцать рублей просили, а я за восемнадцать сторговалась! Старая-то твоя сломалась…
— Кто ж ее сломал? — удивился Рысин.
— Я и сломала третьего дня…
Рысин ткнул пальцем в белую бязь наволочки — на подушке образовалась ямка. В эту ямку он поместил пулю, извлеченную из сиденья пролетки. Рядом положил другую, ту, которой был убит Свечников.
Пули были совершенно одинаковы.
Рысин навел на них лупу. Они дрогнули, поплыли, растекаясь в стекле, потом замерли, и он вспомнил: «Убивает не пуля, убивает предназначение».
Первая пуля была предназначена ему, Рысину.
— Так мне собираться, что ли? — робко спросила жена.
Он не понял:
— Куда еще?
— Тебе лучше знать. Говорят, у красных впереди мадьяры идут. Режут кого ни попало. Видишь, что пишут, — она взяла газету «Освобождение России», которую аккуратно покупала раз в неделю, по пятницам, когда в ней печатался «Календарь птицевода», прочитала: — «Мадьярские части учиняют над пленными и мирным населением небывалые жестокости. Как сообщают красные перебежчики, в Глазове четырнадцать горожан, в том числе директор реального училища и преподаватели, а также пленные офицеры были распилены на куски двуручными пилами под пение «Интернационала»…
— Чепуха все это. — Рысин встал. — Никуда мы не поедем!
Переодевшись в штатское, он взял справочную книгу «Губернский город Пермь и окрестности», нашел в конце ее адрес зубного техника Лунцева и выписал его в книжечку.
Жена подошла сзади, положила руки ему на плечи:
— Я тебя спросить хочу… Обещайся только, что честно скажешь! А не захочешь, вовсе ничего не говори!
— Ну? — Рысин повернулся к ней.
— Ты сегодня ночью где был? Поди, у бабы какой?
— Выдумаешь тоже, — он погладил ее по волосам, поцеловал в пробор. — Ты, Маша, не думай, чего нет… Не выдумывай. Понятно?
— Понятно, — она всхлипнула.
— Вот и не думай ничего, — он еще раз ее поцеловал. — А за подарок спасибо!
Лунцев был дома. Он провел Рысина в гостиную, поинтересовался:
— Вы по объявлению или по рекомендации?
— Я из военной комендатуры, — сказал Рысин. — Вот мои документы.
Лунцев заволновался, но документы смотреть не стал — видно, побоялся оскорбить визитера недоверием. Замахал руками:
— Если вы по поводу Трофимова, то я тут совершенно ни при чем! Стечение обстоятельств! Откуда мне было знать, что его разыскивают?
— Я по другому делу… Вчера вечером к вам заходила Лиза Федорова?
— Алексея Васильевича дочка?
— Она самая.
— Нет, не заходила.
— Вы уверены? Может быть, стоит расспросить прислугу?
— Как вам будет угодно, — Лунцев обиделся. — Ксенька!
Рысин остановил его:
— Не нужно… Прошу прощения.
Выйдя на залитую солнцем улицу, он направился в сторону университета. Минут через десять присел в холодке на лавочку и достал записную книжку с надписью «Царьград». Пристроив ее на колене, написал вверху, страницы: «Якубов». Остальных действующих лиц обозначил начальными буквами их фамилий, а Лизу Федорову — двумя буквами: «Л. Ф.». Все буквы он расположил полукругом, на некотором расстоянии друг от друга. Затем, используя стрелки и условные значки, которые тут же придумал, стал строить схему. Прямоугольник в ней символизировал музейные экспонаты. Большой кружок — коллекцию Желоховцева. Кружок поменьше — блюдо шахиншаха Пероза, которое Костя видел у доктора Федорова во время приезда Колчака… Надо было все-таки расспросить Федорова об этом сегодня ночью. Но Костя не дал — теперь, мол, все равно, дело прошлое, и не нужно сразу выкладывать козыри. «У Желоховцева спрошу», — решил Рысин, рисуя три маленьких кругляшка рядом с буквами «Л. Ф.». Кругляшки обозначали монеты, полученные Федоровым от дочери.
Стрелки пересекались — сплошные и пунктирные, означающие меньшую вероятность. Значки и даты событий ложились на страницу связующими звеньями, и вскоре схема стала напоминать чертеж подъездных путей крупного железнодорожного узла.
Рысин отстранился, посмотрел на нее с видимым удовольствием.
В его рисунке была та логика обстоятельств, которую все время затемняли всякие мелочи. Машинистка Ниночка со своим «ремингтоном», летящий над городом тополиный пух, гудки уходящих на восток эшелонов и орудийный гул на западе, платок с двойной каймою на плечах у Лизы, синяя — почему именно синяя? — тетрадь Свечникова — весь этот невнятный и вместе с тем странно значительный язык жизни уступил место ясному, строгому коду геометрических фигур, цифр и стрелок.
Особенно много стрелок — сплошных и пунктирных — сходилось к человеку, которого Рысин обозначил на схеме буквой «икс».
27Рысин нашел Желоховцева возле главного университетского подъезда, где тот вяло распоряжался погрузкой книг на подводы. Погрузка книг — дело нехитрое, особых указаний не требующее, и видно было, что Желоховцев занялся им от тоски. Заняться-то занялся, но и отдаться этому делу всей душой тоже не может — томится.
Они прошли в замусоренный вестибюль, по которому сновали студенты и служащие с пачками бумаг, связками книг, ящиками, кулями и физическими приборами. Лазарет уже эвакуировали. Сквозь раскрытую дверь виднелась груда грязного белья на полу, голые продавленные койки. На плакате с похожим на Али-Бабу большевиком пририсована была под носом у казака аккуратная фига.
