Алексей Домнин - Поиск-81: Приключения. Фантастика
Он не знал, что еще полчаса назад к начальнику вокзальной охраны влетел телеграфист. В руках у него извивалась змейка телеграфной ленты. Точки и тире на ней извещали: ночью красный бронепоезд «Марат», вооруженный тяжелыми морскими орудиями, прорвался сквозь заградительные посты и ведет бой на расстоянии тридцати верст от города.
Орудия были сняты с миноносца «Верный», но этого в городе никто не знал — ни Желоховцев, ни начальник вокзальной охраны, ни сам телеграфист.
Да и какая им разница!
23— Кажется, началось, — сказал Костя, прислушиваясь к далекому гулу канонады.
Рысин перебил его:
— Значит, так. Я пойду вперед и задержусь возле дома Федоровых. Вы остаетесь. Но на месте тоже не стойте, идите потихоньку вдоль заборов. Смотрите только, чтобы Якубов вас не узнал. Я думаю, ящики он будет выносить вместе с извозчиком. Когда кончат, подниму руку. Раньше не бегите. Лера тогда сколько ящиков насчитала?
— Три. И два мешка.
— Многовато для одной пролетки. Не мог, что ли, ломового нанять?
— Им виднее, — сказал Костя.
Рысин вновь тронул его за плечо:
— Очки не потеряешь?
Теперь можно было переходить на «ты».
Костя повернул голову — по волосам на затылке шла тесьма, привязанная к дужкам очков.
На всякий случай Рысин отстегнул металлическую пуговку на кобуре, только сегодня утром пришитую женой вместо сломанной застежки, и медленно пошел по улице. Пока шел, из ворот федоровского дома показались двое. Один в зеленом пиджаке, простоволосый. Другой бородатый, в картузе. Они вынесли ящик, поставили его в пролетку. Зеленый пиджак вновь исчез в воротах, а извозчик замешкался, пристраивая ящик. Рысин с болезненной отчетливостью видел все его движения. Вчерашнего спокойствия не было и в помине. Затем извозчик тоже ушел, и появилась Лиза Федорова. Лизочек, как называла ее Лера. Она погладила лошадь, сунула ей что-то в рот. «Сахар», — подумал Рысин. Сахар он не мог рассмотреть, видел лишь сложенные щепотью пальцы Лизы, но жест этот опять четко запечатлелся в мозгу.
Рысин пошел медленнее.
Вынесли второй ящик, поставили рядом с первым. Одна из лошадей всхрапнула, дернула обмотанные вокруг жердины вожжи.
Третий ящик не выносили долго — Рысин начал уже волноваться. Наконец принесли и ушли опять.
Федоров, которого они с Костей допрашивали сегодня ночью, клялся и божился, что ничего не знает и никаких ящиков у себя в доме не видел.
«Черт его знает, врет или правду говорит?»
Рысин остановился у пролетки:
— На восток?
Лиза наклонила голову, но ничего не ответила.
Вынесли четвертый ящик, навалили на сиденье. Рысин удивился: почему четыре? Сказал:
— Ничего не поделаешь… Пора.
Извозчик похлопал по ящику:
— Руки аж оттянуло! Прибавить бы надо против уговору…
Якубов настороженно покосился на Рысина, промолчал.
Гул на западе начал стихать.
— Славен Христос, — извозчик перекрестился. — Кажись, отогнали!
Рысин поднял руку вверх, повертел ладонью туда-сюда, словно определяя направление ветра:
— Ветер западный. Может, и в самом деле отогнали.
Якубов ушел во двор, крикнул оттуда:
— Лизочек, а где мешки?
— Все переложено в ящики, — сказала Лиза.
Рысин посмотрел в сторону тюремного сада — Костя был уже совсем близко.
Извозчик отвязал вожжи:
— Вон как нагрузились-то, барышня. Все сиденье, поди, дорогой обдерем… Прибавить бы надо против уговору!
— Лизочек, посуда тоже в ящиках? — Якубов помедлил у ворот.
— Разумеется…
Извозчик залез на козлы:
— Ну, поехали, что ль?
Якубов попробовал отодрать рейки верхнего ящика. Рейки не поддавались. Осторожно вытягивая револьвер, Рысин шагнул к нему:
— Ваше оружие!
Якубов оторопело уставился на него, потом перевел взгляд на револьвер, который Рысин прижимал к подреберью, и тут же овладел собой:
— Это недоразумение. Угодно взглянуть мои документы?
— Ваше оружие! — повторил Рысин.
Якубов оглянулся, увидел подбегавшего Костю, и разом его смуглое лицо сделалось матово-желтым. Пригибаясь, он метнулся к воротам. Судорожным движением рванул из кармана наган.
Костя успел схватить Якубова за запястье. Наган с гулким треском вихнулся в его руке, и в эту минуту в конце улицы показался патруль — двое солдат и офицер. Офицер что-то неразборчиво прокричал и побежал вперед. Костя вырвал у Якубова наган, прицелился.
— Зачем? — крикнул Рысин.
Но Костя уже нажал на спуск. Еще. Еще.
Солдаты сбросили с плеч винтовки. Передний припал на колено, прижался щекой к прикладу. Плоский фонтанчик пыли косо брызнул возле колес.
Рысин подтолкнул Якубова к пролетке:
— Лезьте! Живо!
Патрульные придвинулись к забору, выстрелили еще несколько раз. Одна из пуль расщепила верхушку штакетины. Извозчик, даже не пытаясь укрыться, оцепенело наблюдал происходящее. Лиза побежала к дому, и сразу распахнулось окно — то самое, под которым ночью Рысин сидел в кустах сирени, отлетела занавеска. Из комнаты хлестнул выстрел. Пуля с глухим чмокающим звуком впилась в кожаное сиденье пролетки — чопп! Извозчик, опомнившись наконец, заорал:
— А-а-а-а!
Лошади понесли.
Рысин бросился к пролетке, уцепился за верх. Его проволокло по земле, потом он подтянулся и, распластавшись на ящиках, вырвал у извозчика вожжи. Попытался остановить лошадей и не сумел.
Обернулся:
— Костя-а!
Из окна еще два раза сверкнуло. Костя схватился за плечо, а Якубов, не успев добежать до ворот, вдруг подломился, словно его ударили в поясницу, запрокинулся назад, прижимая руки к горлу. Зеленые обшлага окрасились темным.
24Лера вернулась в музей, заперла дверь. В голове вертелся детский стишок: «Вот идет Петруша, славный трубочист. Личиком он черен, а душою чист. Нечего бояться его черноты, лучше опасаться большой красоты…» Она поднялась на второй этаж, постояла у окна. «Красота нередко к пагубе ведет, а его метелка от огня спасет!» Этот стишок у них с мамой был вроде пароля. Мама говорила, что его еще покойный отец любил распевать. Теперь только одна Лера во всем свете и помнила, наверное. Кому еще нужно помнить такую чепуху! А у них это был знак, семейный девиз — так вернее, пожалуй. Она его всегда будет помнить, этот стишок. И детям своим велит выучить, если будут дети.
У них с Костей тоже был тайный знак, хотя сам Костя и не догадывался об этом.
Лера раскрыла шкафчик, где лежали тома «Пермской летописи», подшивки журналов «Земская неделя» и «Фотограф-любитель», взяла с полки маленькую деревянную трубку с обломанным чубуком. Трубка вырезана была в виде птицы с вислоухой собачьей головой и чешуйчатым разведенным рыбьим хвостом. Когда-то ее случайно обнаружил Костя, роясь в музейном хламе. Он считал, что на трубке изображено божество древних персов, Сэнмурв-Паскудж, прообраз трех стихий — земли, неба и воды. Такое же изображение было на одном из блюд коллекции Желоховцева. И Костя хотел думать, что трубку эту вырезали уже здесь, на Урале, по изображениям на серебряной посуде, а не завезли с Востока. Это ему очень было важно. Он даже собирался отнести трубку опытному столяру, чтобы тот определил, из какого дерева она сделана — из местного или тамошнего, персидского.
