Аркадий Стругацкий - Христо-люди
Если период военных действий был короток, энергичен и катастрофичен - на морях бушевали штормы, гигантские приливные волны обрушивались на берега, «всемирные потопы» погребали под слоями «сосущего ила» города, которые еще не были уничтожены атомной атакой, сверкающие глэтчеры обрушивались в долины хаосом ледяных глыб и оползнями, - то засушливая фаза агонии зоны подкрадывалась исподволь. Она обманывала временным увеличением дождливых дней, порою общим похолоданием, туманами. Тогда казалось, что Странники вернулись. А между тем, год от году иссякали источники, и земля, принимающая всезатопляющий ливень, оказывалась вскоре сухой, растрескавшейся и обнаженной.
Можно считать доказанным, что биосфера зоны была тесно связана с биосферой Земли, а потрясения, нанесенные биосфере зоны, с неизбежностью привели к изменениям экологических связей Земли. Если человек не мог приспособиться к изменившимся условиям, он погибал или оказывался в своеобразном эволюционном тупике, где с трудом поддерживал раз достигнутый уровень. Изменение образа жизни, пищи, внешних условий, а вместе с ними и биохимии организма неизбежно должно было привести к изменению наследственности. Такое положение заставляет задуматься над следующим вопросом: в каком направлении под влиянием изменившейся природной среды и среды искусственной менялся генетический код человека? Как это происходило, в какие сроки, к чему приводило - пока неизвестно. А значит, и к отклонениям нельзя подходить только с меркой божественного соответствия. Кто знает, может, некоторые из них - наше будущее.
Создание мутантов отрывало человека от биосферы, укрепляло его позиции, делало его относительно независимым от климата, территории, естественных ресурсов. Одновременно это отторжение ослабляло человека как биологический вид. Борьба за существование из плана физического оказывалась перенесенной в область знания, область мысли, неосферу. Это относится к тем мутантам, которые дали человеку отличия не столько внешние, сколько внутренние, резко расширяющие способности и возможности людей. Возможно, эти способности были давно заложены в людях, но до сего момента находились в «затемненном» состоянии. И если прежде выживал наиболее сильный, наиболее ловкий, наиболее выносливый, то с течением времени его место займет наиболее гибкий, наиболее опытный человек, представляющий уже не биологическую единицу, а социальную группу. Кооперация, как правило, до сих пор была кратковременной, от случая к случаю. Люди объединялись для коллективной охоты, постройки общественного дома, загона для животных, на рыбной ловле. Семья была единственной постоянной общественной единицей, и вопрос ее существования, кроме критических ситуаций, связанных с жизнью поселка или города, зависел от нее самой. Немощным и хилым приходилось плохо. Для жизни требовался доброкачественный, здоровый человеческий материал.
С развитием человеческих способностей все изменяется. Будущее достигается не на срезе сегодняшнего дня. Понять, предугадать и объяснить его можно, только помня о прошлом и зная его. Если человек смутно представляет своих родителей, не знает, какими были его деды и прадеды, а знает лишь образ господа, то для него будет загадкой его собственный ребенок. В самом деле, какие черты характера он может унаследовать? Какие таланты в нем проявятся? Какие наследственные болезни наложили отпечаток на его генетический код?..»
Читая, я понимал значение не всех слов, видимо, дядя Аксель был прав, говоря, что автор много успел понять так хорошо, что не счел нужным объяснить. А может, он надеялся объяснить все по прибытии в Риго? Теперь этого уже не узнать. Но, несмотря на это, общий смысл написанного, действительно, был ясен и понятен. У меня словно раскрывались глаза. Теперь я мог совсем по-другому воспринимать написанное Баневым и другими пророками древности. Теперь я мог быть достойным учеником великих учителей. Теперь я мог бороться, зная, что я отстаиваю, и не стесняясь своих способностей. Воздействие этой книги я мог сравнить разве что с осознанием своей непохожести на нормальных людей.
Я заканчивал чтение, когда уже темнело.
«…Путь, ведущий исследователя в космос через ритмы биосферы и глубинные тайны нашей планеты, заманчив и увлекателен. Земной шар покачивается в «солнечном ветре» над твоими ладонями. И все же изучение прошлого без попытки изучить - хотя бы в малой степени - его созидателей мне представляется неэтичным.
Потому что человек…
Но что же такое человек? - Перебиваю я сам себя. Что значит его история, та, казалось бы, давно превратившаяся в пыль, стертая ледниками, похороненная в глубине озер и морей, занесенная песками пустынь, периодически превращавшихся в зеленые саванны? Зачем разбираться в прошлом, склеивая его, как склеивают черепки разбитого горшка, в котором уже ничего не сварить? Но этот склеенный из обломков горшок приобретает над нами магическую власть, и, забросив сиюминутные, более практические и важные дела, мы прикасаемся к нему, рассматриваем его, спорим о его происхождении, назначении, судьбе, как будто бы от этого зависит судьба нас или наших детей.
Может быть, так оно и есть?
Индивидуальность - это память. Лишите человека памяти, сплетенной из солоноватости вкуса первого поцелуя, от которого кружилась голова и дрожали ноги, из нежной ласки солнечного луча, скользнувшего по подушке после беспамятства болезни, из запаха трав за околицей, отмечавших первый шаг в большой и неведомый мир, когда беспричинна радость, и жизнь кажется почти полетом, лишите человека стыда проступка, о котором никто не знает, горечи слез первой утраты - и что останется от него?
Так, может быть, прошлое и есть коллективная память человечества, без которой оно станет идиотом, живущим сиюминутными отправлениями?
Если это не так, откуда же у человека этот непреходящий интерес к прошлому, в которое он как в саркофаг помещает свое происхождение, идеалы, мечты, надежды, словно все лучшее, все, ради чего стоит жить, бороться и, если надо, умирать, находится не в настоящем, не в будущем, а в давно прошедшем?
Мне приходилось говорить о прошлом с разными людьми. Не только о глубокой древности, но и о событиях столетней, а то и меньшей давности. И всякий раз удавалось отметить момент, когда интерес к прошедшему оказывался выше интереса к настоящему. Не так ли из смутного в детстве сознания рождается интерес к неведомому, существовавшему раньше нас, - интерес к предметам, людям, событиям? Пытливый, обретающий гибкость ум лижет мысли ушедших эпох, пытаясь постичь, заключенные в них идеи, уловить аромат времени, как огонь лижет сухие ветки разгорающегося костра. Он питается вещественностью исчезнувших миров и взвивается ярким пламенем мысли, надеясь проникнуть сквозь время, просочиться по капиллярам трещин обожженного кварца к его сохранившейся середине.
