Евгений Панаско - Десант из прошлого
И он вошел: худой, длинный, с грушевидной головой, вставной челюстью, вошел вместе со своей занудностью и профессорской тупостью. Я не знал, право, чего ожидать от этого визита.
– Вы помните, как, отъезжая от моего дома – весьма поспешно, должен я заметить! – вы произнесли два слова в мой адрес, и достаточно громко, чтобы я мог их расслышать? – вопросил меня профессор.
– Помню, – признался я угрюмо. Что ж он теперь, подумал я, вызовет меня на дуэль, как было принято в прошлом веке? Впрочем, это было принято, кажется, не в прошлом, а в позапрошлом веке. В прошлом, кажется, в основном писали доносы. Ну, тогда подаст на меня жалобу. Или потребует официальных извинений. Жалко, что ли? Официально извинюсь.
– Разрешите в связи с этим принести вам огромную благодарность. Спасибо! – продолжал профессор Компотов и приятно улыбнулся, жутко скривив лицо.
– Пожалуйста, – ответил я механически и тут же пришел в изумление: Компотов шутит!
Однако нет, он не шутил! Он раскрыл изящный портфельчик, вытащил оттуда тощую брошюрку без обложки, отвинтил колпачок дорогой авторучки и в один присест, не отрывая пера от бумаги, вывел: «Многоуважаемому инспектору Интерпола Юрию Сбитневу – с благодарностью за полученный от него толчок к размышлениям, приведшим к написанию этой небольшой статьи. Проф. Д. Г. Компотов».
Он торжественно вручил мне эту брошюрку, он пожал мне руку, он весь сиял и светился. А я полностью был сбит с толку, и заголовок статьи – это был, оказывается, отдельный оттиск статьи профессора в свежем выпуске «Филологического вестника», – заголовок нисколько не прояснил странной ситуации. Вот он был какой, заголовок: «К вопросу о семантике одного из эвфемизмов в словаре языка Н. В. Гоголя».
– Леонард Гаврилович, – сказал я наконец, – вы извините меня, пожалуйста, за тот раз, так получилось – не сдержался… – Профессор внимательно слушал. – Преступная среда, воровской жаргон, – бормотал я сам не зная что.
– Голубчик вы мой, вам не за что извиняться: извиниться должен я, так как не поставил вас соавтором данной статьи, каковым, в определенной степени, вы имеете право себя называть! – отчеканил Компотов, и я взмолился:
– Да объясните мне, в чем дело!
И профессор объяснил. Очень доходчиво.
Оказывается, услышанное им от меня слово «фитюк» повергло его в долгие филологические раздумья. Нет, прилагательное «долбаный» его нисколько не заинтересовало, смысл этого слова предельно ясен, здесь просто не о чем говорить… Но «фитюк»?! Феноменальная память снова не подвела профессора. Он обнаружил это слово… как вы думаете, у кого? Правильно – у Гоголя! Вы помните, конечно, это один из классиков, в школе вы должны были знакомиться с отрывками из его произведений… «Тройка, птица-тройка! Кто тебя выдумал?» Да-да, это написал именно он…
Я сообщил профессору, что знаю произведения Николая Васильевича не по отрывкам из школьной хрестоматии. Однако слова «фитюк» я у него не помню.
Впадая в крейсерский лекционный стиль, профессор сообщил, что в романе «Мертвые души», именуемом «поэмой», существует такой персонаж Ноздрев, к которому попадает во время своих скитаний некий Чичиков. В это время у помещика Ноздрева (помещик – это такая сословная категория, земельный феодал в крепостнической России…) гостит его зять Мижуев. Личность это слабая, склонная преимущественно к утехам с женой, о чем он и твердит Ноздреву, порываясь уехать. Личности яркой и независимой, помещику Ноздреву, претит эта бесстыдная тяга Мижуева к жениной юбке. В сердцах он называет его… правильно, фитюком. Это безусловный эвфемизм. Проанализировав контекст, а также зрительно изучив графический облик забытой ныне буквы под названием «фита», профессору удалось приоткрыть завесу над тайной слова «фитюк». Имелось в виду другое слово, относящееся, разумеется, к табуированной лексике, но исключительно точно соответствовавшее моменту, темпераменту Ноздрева, традициям великого и могучего русского языка…
– Вы не представляете, насколько трудно сейчас, в наше время, сделать хоть какое-то, пусть даже очень маленькое открытие, относящееся к творчеству, великих писателей, – прочувствованно рассказывал профессор. Классики изъезжены вдоль и поперек! Прошлый век – в особенности, а девятнадцатый серьезные исследователи почти и не берут, потому что нечего делать! Нечего делать, господа, все сделано!
Я слушал и слушал профессора.
1982, 1985
