Александр Смолян - Во время бурана
— Думаете, может напутать? Ничего, сделаем потом контрольный полет, проверим его карту…
— Андрей Несторович, — сказала, входя в комнату, Леля. — Прасковья Игнатьевна газеты со станции привезла.
— Давай сюда. Спасибо. И позови Гречихина. Только скажи, чтобы оделся потеплее. Сейчас полетит на съемку. Ну, чего обрадовалась? Не кататься едет, а работать.
Леля уже поняла, что румянец залил ее лицо, и, чтобы скрыть радостное смущение, круто повернулась и выбежала из комнаты.
Дмитрий помогал Прасковье Игнатьевне разгружать машину с продуктами и какими-то приборами.
— Скорей, Митя, — сказала Леля еще издали, — начальник зовет! Хочет послать вас на съемку. Только зайдем ко мне, возьмете мой свитер. Нечего отмахиваться. Как хотите, а без свитера не пущу! Начальник сам сказал, чтобы потеплее оделись…
И вот, впереди — кожаные плечи Георгия Вахтанговича, а внизу, под крылом, насколько видит глаз, холмы, озера, леса — сама овеществленная карта, не признающая никаких условных масштабов. Георгий Вахтангович знает местность как свои пять пальцев. А Дмитрий не сразу узнаёт даже те места, которые исходил пешком.
Река осталась позади. Она по-прежнему запружена сплавным лесом. Пока самолет шел низко, бревна были размером с карандаши, а потом, когда Георгий Вахтангович стал набирать высоту, заторы из бревен стали казаться беспорядочным нагромождением каких-то темных спичек.
Вот и станционный домик. Неужели это станция Сплавная? Какой крошечный домишко! Рослые деревья притворяются кустами, железная дорога — узкоколейкой. Серебряные ленты речек, не знающих сплава. Серебряные лужицы маленьких озер. Изредка — желтоватые, прямые, как чертежные линейки, дороги.
Георгий Вахтангович обернулся назад. Шлем низко надвинут и застегнут так, что не видно ни густых черных бровей, ни щегольских косых височков.
— Митина высотка! — прокричал Георгий Вахтангович, указывая рукой влево, туда, где виднелся холм, окруженный яркими болотными мхами. — Отметка 132. Это начальник ее Митиной высоткой называет. Когда вас дома нет.
За шумом мотора его слова едва слышны. Дмитрий кладет перед собой доску с картой, приготовляет цветные карандаши, отстегивает съемное оконце самолета…
— Давайте пониже, — кричит Дмитрий, — выходите на маршрут! Будем работать.
Маленький ЯК-10 круто пошел книзу, и леса стали приближаться, обозначаться резче, будто на них смотрели в бинокль, все время подвинчивая его на максимальную четкость. Вот сиреневые массивы скалистых пород, вот желтоватая морена. Вот участок с редкими соснами, весь поросший светлым мхом. Это белый ягель лакомство оленей. Раз — ягель, значит, на этом участке — гравийные отложения…
•Дмитрий был еще в полете, когда Леля принесла начальнику чай. Тот отложил газету, но за чай не принимался.
— Пейте, Андрей Несторович, пока горячий.
— Спасибо. Я вот лежу, Леля, и думаю: как мы все-таки мало знаем людей, с которыми работаем… Характер их, силы, возможности. Ты никогда, Леля, не задумывалась над этим? В характере каждого человека есть этакие белые пятнышки — какие-то способности, еще не до конца проявившиеся, какие-то хорошие черты, неизвестные даже его друзьям. Открывать эти черты так же радостно, как открывать сокровища земли, выводить белые пятна с геологической карты.
— О ком вы, Андрей Несторович? — спросила Леля, притворившись недогадливой.
— Почему же непременно «о ком»? Вообще размышляю по случаю вынужденного бездействия.
— Андрей Несторович, я же вижу, что совсем не «вообще»!
— Да, Леля, ты права. Конечно, о нем. Он, оказывается, добрался до высотки один, без проводника. До той самой… Что ты так заулыбалась? Он тебе ничего не рассказывал?
— Нет.
— Вот здесь, в газете, заметка о писательском совещании. Старик Конноев, оказывается, выступал там. В тот самый день, когда наш Митя ходил на высотку.
Шурка-Штукатурка, или Повесть о первой любви
Жара стояла такая, что хоть целый день не вылезай из-под холодного душа! А ведь лето еще только начиналось.
Папа уже около месяца находился в командировке. Он ездил по карельским леспромхозам. Один раз он звонил оттуда по телефону, но это было ночью, и Миша проснулся не сразу. Сквозь сон Миша услыхал звонок, и ему приснилось, будто у дверей трезвонит Олежка из двадцать седьмой квартиры. Это было вполне правдоподобно: встав на цыпочки, распластавшись по стене и вытянувшись изо всех сил, Олежка уже мог дотянуться до звонка. Но он только недавно овладел этим искусством и не отнимал от кнопки палец до тех пор, пока дверь не открывалась. Впрочем, после этого он тоже не сразу отнимал от кнопки палец, чтобы хоть секундочку послушать звонок сквозь открытую дверь.
Мише приснилось, будто кнопка запала, и, пока мама пыталась высвободить ее ногтем, они с Олежкой стояли на лестничной площадке и наслаждались трезвоном. Потом мама сломала ноготь и кричала, что из-за этих противных мальчишек все ногти переломаешь; потом она бегала по комнатам в поисках какого-нибудь инструмента и кричала, что из-за этих противных мальчишек ничего не найдешь на месте… А трезвон все не прекращался, и противные мальчишки слушали его, слушали с упоением, как самую прекрасную музыку. Наконец мама прибежала с ножничками, высвободила кнопку, и все, к сожалению, стихло.
Такой случай однажды действительно произошел. Не раз после того Олежка старался снова запихнуть кнопку звонка, но больше ему это не удавалось. «А как ты тогда запихнул? — спрашивал Миша. — Надо было запомнить. Я бы обязательно запомнил!» Сам-то Миша пока что не мог даже дотянуться до звонка.
Дальше сон понес его куда-то в сторону, привиделось что-то совсем несуразное. Олежка вдруг превратился в старого доктора, который низко наклонился над Мишиной кроватью и закричал: «Что? Что? Говори громче!»
От этого крика Миша проснулся. Сквозь дверь доносился голос мамы: «Что? Говори громче, я ничего не слышу!.. Сереженька, ну куда же ты вдруг исчез?.. Алло! Медвежьегорск! Сережа? Вот теперь хорошо. Что?.. Мишка спит, конечно, мы уже давно легли… Мы здоровы, а ты-то как там? У нас дикая жара, просто невыносимая!.. Нет, нет, послезавтра мы переедем. Я все уже подготовила, честное слово!.. Жара здесь просто адская. Только вот по ночам можно чуточку отдышаться».
Миша понял наконец, что мама разговаривает по телефону с папой, и, окончательно вырвавшись из сонного оцепенения, спрыгнул с кровати.
— А вот и Мишка бежит, — сказала мама. — Проснулся. Сейчас я передам ему трубку… Что? Уже?! Целую тебя, Сереженька!.. Целую тебя! — повторила мама в телефон, поцеловала Мишу и повесила трубку. — Разъединили.
