Наум Фогель - Гипнотрон профессора Браилова
Они чокнулись. Митчел отхлебнул глоток и отставил бокал в сторону. Пристли осушил до дна.
– Эти аппараты у вас имеются уже или только в перспективе? – спросил Пристли, наливая себе коньяку.
– Первая модель будет закончена примерно через неделю. В успехе можете не сомневаться, Поговорите, с кем следует. Хорошо бы провести испытания над какой-нибудь воинской частью. Это поможет уточнить схему. Наливайте себе еще, Пристли. Мне, к сожалению, врачи не разрешают пить.
Пристли встал, налил себе полный бокал вина и высоко поднял его над головой.
– За ваше здоровье, мистер Митчел! Вы – гений!
– Я честный американец, Пристли, – скромно произнес Митчел. – Простой американец, которому опротивели вечные страхи перед войной, который мечтает о тишине, о мире, о свободе каждого человека заниматься тем, чем он хочет.
– Вы добрый гений, мистер Митчел! – восторженно произнес Пристли.
Он надвинул фуражку на лоб, вскинул руку к козырьку и, прищелкнув каблуками, повернулся. Все-точно так, как он это делал, выходя из кабинета генерала Норильда.
25. ВНЕЗАПНОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
Вечер, не торопясь, окутывал город нежной синевой. В это время особенно хорошо на приморском бульваре под развесистыми каштанами. Внизу, вдоль гигантского лукоморья, раскинулся порт. Лениво дымили пароходы на рейде. Длинный мол чуть заметен. Дальше – море. Легкий ветер доносит оттуда запахи отработанного пара, угольного дыма и смолистой пеньки извечные запахи большого порта, одинаковые во всех странах. Лосеву доводилось вдыхать их и в Рангуне, и в Марселе, и в Порт-Саиде. Эти запахи всегда вызывали у него чувство радости, смешанное с легкой грустью. Но сейчас чувство грусти преобладало. Может быть, потому, что рядом сидела Ирина?
За последнее время он все чаще и чаще замечал, что присутствие Ирины выводит его из равновесия, заставляет помимо воли перебирать в памяти свое прошлое, раздумывать над ним с горечью и сожалением. А сейчас ко всему еще присоединился страх, липкий, гнетущий, доводящий до отчаяния. И самое худшее, что он теряет контроль над собой. Алеутов уже заметил это: он стал явно подозрителен, не доверяют ему, Лосеву…
– Вы обязательно должны написать об этом, – продолжала Ирина, не замечая его состояния. – Ведь под наркозом нельзя держать человека длительное время, действие наркоза проходит тоже быстро, а между тем сколько существует еще болезней, сопровождающихся мучительной болью… Мы отравляем этих несчастных наркотиками, а наш новый аппарат действует безотказно и абсолютно, понимаете, Георгий Степанович, абсолютно безвреден. Его лучи действуют избирательно на болевые проводники, выключая их. И можно держать человека в состоянии этой анестезии несколько часов, дней, месяцев – сколько угодно. И потом еще одно. Мы испытывали наш аппарат на больной, страдающей раком пищевода. До последнего времени у нас не было возможности избавить таких страдальцев от боли. А сейчас… наши лучи не только полностью устранили боль. Оказывается, они каким-то непонятным пока еще образом действуют на раковую опухоль. Она стала уменьшаться. У больной появился аппетит, прекратилось истощение. Эта женщина несомненно выздоравливает. Мы, кажется, стоим на пороге такого открытия, от возможностей которого дух захватывает.
Мать Лосева умерла от рака. Он стиснул зубы и закрыл глаза. Разве забудешь ее искаженное страданиями лицо! Ей вводили по десять ампул морфия одновременно, и это лишь на короткий промежуток времени приглушало боль, только приглушало.
– Неужели рак удастся одолеть? – прошептал он. – Неужели науке это под силу?
– Науке все под силу. И, может быть, рак уже давно был бы нам так же не страшен, как не страшны сейчас бешенство, сыпной тиф, чума и холера, если бы…
Она замолчала. Лосев настороженно посмотрел на нее.
– Если бы что, Ирина Антоновна?
– Если бы не люди, которые все достижения науки сейчас же превращают во зло. Открытия Левенгука, Пастера, Ру, Мечникова и еще многих, сделанные для счастья человечества, они приспособили для бактериологической войны. Самолеты, эту крылатую мечту, превратили в летающую смерть, атомную энергию, таящую в себе столько возможностей для счастья, они превратили в ужас. О, как я ненавижу их.
Лосев поежился… Что, если бы она знала?.. Но ведь он решил, решил окончательно. Это же так просто: пойти туда, в большой дом по улице Дзержинского, подняться на третий этаж, в кабинет полковника Болдырева, и рассказать все. Но прежде надо поговорить с Ириной. Нужно, чтобы она знала правду. Может быть, он больше с ней никогда не встретится.
– Я должен с вами поговорить, Ирина Антоновна По душам… Откровенно… Как никогда откровенно, – взволнованно произнес Лосев, глядя на девушку какими-то особенными глазами
Ирина с тревогой посмотрела на него.
– Скажите, Ирина Антоновна, если бы вы узнали, что человек, которому вы доверяли, которому верили, считали своим другом, оказался не тем, за кого вы его принимали, а… преступником, тяжелым преступником…
– Вы так взволнованы, Георгий Степанович, что мне страшно. О ком вы говорите?
– Об одном товарище, близком моем друге… Я ему безмерно доверял, а он… Но вы понимаете, Ирина Антоновна, он решил бесповоротно изменить свою жизнь, навсегда порвать с прошлым. Стать человеком. Твердо решил. И вот… Заслуживает ли он, чтобы помочь ему выбраться из трясины? И вообще, могу ли я, имею ли я право простить его?
– Обязаны, Георгий Степанович Если только он искренне… Но почему вы говорите загадками? В чем провинился ваш несчастный друг? Какое он совершил преступление? Или это тайна?
– Нет, нет… С этой минуты у меня от вас нет никаких тайн. Я давно хотел поговорить с вами и жалею, что не сделал этого раньше. Вы знаете этого человека, Ирина Антоновна. Он…
– Разрешите прикурить, товаришок! – хлопнул его по плечу незаметно подошедший сзади среднего роста человек в простой рабочей куртке и потрепанном картузе, из-под которого выбивался клок рыжих волос.
Лосев глянул на него и вздрогнул, словно его ударило электрическим током. Пошарил в кармане, протянул коробок со спичками.
Человек прикурил, пыхнул дымом, вернул спички.
– Можно присесть? – спросил он и, не дожидаясь ответа, опустился на скамью рядом с Ириной. – Хорошая погода, не правда ли?
На Ирину пахнуло водочным перегаром. Она терпеть не могла пьяных, а этот веснушчатый, с рыжей бородкой клинышком, человек сразу же стал нестерпимо противен.
– Пойдемте, Георгий Степанович, – предложила она, вставая.
– Так, так… Значит, не понравилось вам Наше общество? – прищурился на нее пьяный. – Брезгуете рабочим человеком, гражданочка? Нехорошо… Нехорошо.
