Исай Давыдов - Он любил вас. Девушка из Пантикапея (сборник).
Я не инженер, но даже я хорошо понимаю, что на тумбочке стоит экран.
Корнелия усаживает меня, Витьку и Веру на тахту.
— Сидите сбоку, — говорит она. — И молчите. Иначе Гао заметит вас.
— Может, ты все-таки позовешь его на Землю? — снова предлагаю я. — Наш народ встретил бы его, как героя.
— Я попытаюсь, — отвечает она. — Но я знаю, что это бесполезно. Гао не нужны почести. Он не ценит их. Если он прилетит — он прилетит сам. Уговорить его невозможно. Но я скажу ему, что попала в гостеприимную и справедливую страну.
Корнелия вынимает из ящичка четыре плоских белых уголка, чем-то похожих на игрушечные детские пистолеты, и откладывает их в сторону.
— Что это? — спрашивает Вера и показывает глазами на уголки.
— Усыпляющие лучи, — говорит Корнелия, — Это очень сильное и доброе оружие.
Потом она нажимает крошечные кнопки, слышится легкий треск, и экран на тумбочке начинает светиться.
— Теперь молчите. — Корнелия грозит нам пальцем. — И не двигайтесь.
Мы молчим и не двигаемся. Мы сидим так пять минут, десять, пятнадцать. Мы ждем. И Корнелия ждет и глядит на экран, который по-прежнему продолжает бесшумно светиться.
Где-то в космосе мчатся в эти минуты волны, ищут корабль, возвращаются обратно.
Наконец в центре экрана появляется расплывчатое темное пятно. Оно густеет, растет, заполняет собой весь экран, и мы видим вначале большие, продолговатые темные глаза, потом совершенно ровный, без горбинки, нос, большие губы, морщины на лбу. Мужественное лицо человека как бы висит в воздухе над тумбочкой. Оно не плоское, как в кино. Оно не привязано к экрану. Оно незаметно выходит из него, как горельеф. Мы видим это лицо почти в профиль. Оно не глядит на нас. Оно глядит на Корнелию. Оно медленно улыбается, это лицо. И Корнелия улыбается ему в ответ.
— Ave, Cornelia! — медленно, тяжело произносят толстые губы.
— О-оу, Гао! — протяжно говорит Корнелия.
Я понимаю, как они приветствуют друг друга. Гао приветствует Корнелию на латыни, а она его — на его родном языке. Мы ведь делаем то же самое, когда хотим проявить свое уважение к иностранцу. Как все-таки одинаковы люди, даже выросшие на разных планетах, если; конечно, они вообще люди!..
Гао задает вопрос, и Корнелия отвечает — долго, и горячо, и смущенно. Она даже краснеет под конец своей тирады, и я догадываюсь, что она сказала Гао самое тяжелое для него то, что она стала моей женой. Потом говорит Гао — тоже долго, но спокойно, медленно, как бы советуя что-то. Иногда он слегка улыбается. У него понимающая и всепрощающая улыбка мудрого человека.
Он нравится мне, этот Гао! Он мне очень нравится! Он говорит с Корнелией долго. Минут сорок мы сидим на тахте, боясь шелохнуться. Мы ничего не понимаем в этом разговоре. Мы слышим только длинные, протяжные фразы, в которых почти нет звуков шипящих и больше гласных звуков, чем согласных. Наконец они прощаются. Я вижу это по их взглядам, по их улыбкам.
И вот уже лицо Гао уходит в экран и расплывается, и темное пятно убегает к середине экрана, а затем исчезает. Легкий треск под пальцами Корнелии — и экран снова белый и гладкий.
— Что он сказал тебе? — спрашивает Витька.
— Он желал мне счастья, — отвечает Корнелия. — Он советовал мне быть терпеливой в общении с людьми.
— А где он сейчас? — спрашиваю я.
— Его корабль сейчас движется вокруг соседней планеты. Вы называете ее по имени римской богини — Венерой. Товарищи Гао спускаются на шарах и обследуют эту землю. Он говорит, что там еще нет людей и очень жарко. Но один материк возле южного полюса вполне пригоден для жизни. Там много воды и чистый воздух, богатый кислородом. Видимо, открыватели звезд спустятся туда и там останутся. Они могли бы спуститься давно, но ждали моего решения. Потому что теперь они долго не смогут поднять корабль в небо. Им нужно будет много лет работать, чтобы снова сделать это. А лететь оттуда на маленьком шаре — очень долго…
— Значит, все-таки можно и на маленьком? — уточняет Витька.
— Да, можно. Между планетами одной звезды можно летать и на этих шарах. И Гао сказал, что, если понадобится, он прилетит за мной на маленьком шаре. А на большом корабле один из приемников всегда будет настроен на мою волну. Столько, сколько будет жить Гао.
— Ты звала его к нам? — спрашиваю я.
— Да.
— И что он ответил?
— Он считает, что никакие народы не любят бездомных бродяг, потерявших родину, пусть даже и не по своей вине. Так уж устроены люди, и он не может с этим не считаться. Открыватели звезд создадут себе новую родину на Венере, создадут свое общество и свои законы, а потом прилетят к нам как равные к равным.
— Когда же это будет?
— Я спросила об этом. И Гао сказал, что, видимо, это сделают их дети или даже внуки. Сейчас трудно сказать, когда это будет. Сами открыватели звезд уже явно не успеют. У них будет очень много другой работы. Но их дети и внуки будут знать обо мне и о гостеприимных людях нынешней Земли.
— Что он еще тебе сказал? — спрашиваю я. Корнелия краснеет.
— Я знаю, ты не мог понять нашего разговора, — отвечает она. — Но я не хочу скрывать. Он сказал, что по-прежнему любит меня. И всегда будет ждать. До конца жизни.
Я машинально лезу в карман за сигаретой. Витька подносит мне зажженную спичку. Я закуриваю, подхожу к окну. Корнелия подходит сзади, кладет мне руку на плечо.
— Ты зря волнуешься, — говорит она.
Я оглядываюсь. Витьки и Веры уже нет в комнате. Они вышли в другую. Я молча целую Корнелию в лоб. Она отвечает мне долгим поцелуем в губы. Мы стоим несколько минут обнявшись, потом Корнелия выходит на середину комнаты и начинает собирать свой передатчик. В него вкладываются четыре уголка с усыпляющими лучами, он накрывается крышкой-экраном, и вот уже эластичный белый футляр сам ползет по ящику к ручке. А потом Корнелия ставит передатчик в тумбочку и говорит:
— Будем пить чай.
Чай она любит. Он очень понравился ей с того первого вечера у нашего ночного костра в Крыму.
И мы вчетвером пьем чай и слушаем пластинки, которые меняет на проигрывателе Корнелия. Она очень любит крутить пластинки, моя голубоглазая, чернобровая римлянка. И не меньше итальянских песен она любит слушать румынские, французские и испанские. Наверно, потому, что и в них она слышит латинские слова, напоминающие ей о ее страшно далеком детстве.
А в магазине пластинок уже давно знают мои вкусы. И оставляют мне все новые итальянские, французские, румынские и испанские песни. Там молоденькая продавщица, в этом магазине. Веселая и веснушчатая. Мы с ней давно на «ты» и называем друг друга просто по имени. Мне все кажется, она ждет, что я приглашу ее в кино или в ресторан. Я не хожу в этот магазин с Корнелией. Боюсь, что после этого мне трудно будет доставать новые итальянские и румынские песни. А Корнелия ведь так любит их… Но мне очень жаль ту симпатичную девчонку. Она зря ждет…
