Гай Дойчер - Сквозь зеркало языка. Почему на других языках мир выглядит иначе
Как часто бывает, догма равной сложности не основана ни на каком доказательстве. Никто и никогда не измерял абсолютную сложность хотя бы одного языка, не говоря уж обо всех. Никто понятия не имеет, как измерить эту самую «абсолютную сложность». (Мы вскоре вернемся к этой проблеме, но пока что давайте притворимся, что мы примерно понимаем, что такое сложность языка.) Лозунг равной сложности – просто миф, городская легенда, которую лингвисты повторяют, потому что слышали, как ее повторяли до них другие лингвисты, в свою очередь слышавшие, как ее повторяли еще раньше.
Если вы, в отличие от нашей застенчивой студентки, заставите лингвистов все-таки раскрыть источник этого догмата, то, скорее всего, вам приведут отрывок из книги «Курс современной лингвистики», которую написал в 1958 году один из отцов американского структурализма Чарльз Хоккет. Забавно, ведь сам Хоккет в этом отрывке специально оговаривается, что равная сложность – это не открытие, а лишь его впечатление:
Объективное измерение затруднительно, но наше впечатление таково, что полная грамматическая сложность любого языка, считая и морфологию (структуру слов), и синтаксис (структуру предложений), примерно та же, что и у любого другого.[177] Это неудивительно, потому что все языки имеют задачу приблизительно одной сложности, и то, что не делается морфологически (то есть внутри слова), то должно быть сделано синтаксически (то есть в предложении). Фокс (язык американских индейцев штата Айова) обладает более сложной морфологией, чем английский, следовательно, он должен иметь несколько более простой синтаксис; так оно и есть на самом деле.
Поскольку Хоккет старается подчеркнуть, что он излагает «впечатление», было бы нечестно подвергать его пассаж слишком пристальному рассмотрению. Но учитывая его влияние на судьбы современной лингвистики и то, что в процессе пересказывания «впечатление» Хоккета каким-то образом преобразовалось в «центральное открытие» этой дисциплины, нам все же придется провести некую экспресс-проверку. Соответствует ли действительности впечатление Хоккета и, собственно говоря, стоящая за ним логика? Хоккет вполне резонно предполагает, что все языки, чтобы выполнять свои сложные задачи, должны удовлетворять некой минимальной степени сложности. Из этого факта он делает вывод, что если один язык в чем-то одном менее сложен, чем другой, то он должен это компенсировать сложностью в чем-то другом.[178] Но минутного размышления достаточно, чтобы понять, что это заключение необоснованно: большая часть языковой сложности не является необходимой для эффективной коммуникации, и поэтому нет нужды компенсировать ее отсутствие. Всякий, кто пытался учить иностранный язык, отлично знает, что языки могут быть полны бессмысленных неправильностей, которые значительно повышают их сложность, мало что добавляя к их способности выражать мысли. Например, английский ничего не потерял бы в своей выразительной мощи, если бы некоторые его глаголы утратили свою неправильную форму прошедшего времени и стали правильными. Это же справедливо и в отношении многих других европейских языков, в которых еще больше неправильностей в структуре слов.
На самом деле, если заменить язык фокс из примера Хоккета одним из крупных языков Европы, скажем немецким, сразу станет очевидно, насколько надуманно его утверждение. Немецкая структура слов гораздо сложнее, чем английская. Английские существительные, например, обычно образуют формы множественного числа простым добавлением звуков s или z (books, tables), и есть лишь горсточка исключений из этого правила. С другой стороны, в немецком есть как минимум семь способов формирования множественного числа: к некоторым существительным, как «автомобиль», добавляется – s, так же, как в английском (Auto, Autos); к другим, например «лошадь», добавляется – е (Pferd, Pferde); cуществительное «герой» получает – en (Held, Helden); к «яйцу» добавляется – er (Ei, Eier); в некоторых, как в «птице», не добавляется суффикс, а меняется гласный в корне (Vogel, Vögel); некоторые, например «трава», меняют гласный и добавляют суффикс (Gras, Gräser); а некоторые, наконец, вообще ничего не меняют, как «окно»: (Fenster, Fenster). Можно представить, что немецкий компенсирует эту невозможную сложность существительных примерной простотой глаголов, но на самом деле немецкие глаголы имеют гораздо больше форм, чем английские, так что немецкая морфология несопоставимо сложнее английской. Тогда, перефразируя Хоккета, мы можем заключить, что «у немецкого морфология сложнее, чем у английского, значит, синтаксис должен быть проще». Но так ли это? Уж если на то пошло, все наоборот: немецкие правила, относящиеся к порядку слов, значительно сложнее, чем английские.
Говоря обобщенно, логика Хоккета не срабатывает потому, что изрядная часть сложности – это лишний груз, который языки накапливают столетиями. Поэтому когда часть его утрачивается по какой-то причине (подробнее об этом позже), то нет особой нужды компенсировать это, усложняя в языке что-то другое. В то же время ничто не заставляет компенсировать усложнение в одной области упрощением в другой, потому что мозг ребенка, осваивающего язык, может справиться с невообразимым количеством лингвистических сложностей. Тот факт, что миллионы детей овладевают по крайней мере двумя языками и знают каждый из них одинаково хорошо, доказывает, что одним языком лингвистические возможности детского мозга даже близко не исчерпываются. В общем, для таинственного схождения разных языков к примерно одинаковой степени сложности никаких априорных причин нет.
* * *Но вы вполне можете спросить: почему вообще мы должны тратить время на такие априорные рассуждения? К чему теоретически обсуждать вопрос о сложности, когда очевидный способ узнать, одинакова ли она во всех языках, – это просто отправиться на место с измерительными приборами, сравнить данные замеров и установить точную общую сложность каждого языка? В изобильные дни бывшего Советского Союза был такой анекдот: женщина приходит в колбасный отдел и говорит: «Можете мне свешать двести граммов салями?» – «Нет проблем, приносите – свешаем», – отвечает продавец. В нашем случае салями есть, но нет измерительного инструмента. Я был бы счастлив измерить для вас общую сложность любого языка, но не знаю, где взять весы, и никто этого не знает. Как часто бывает, никто из лингвистов, которые исповедуют догму равной сложности, даже не пытался определить, чем могла бы оказаться общая сложность языка.
«Но погодите, – слышу я вашу мысль, – даже если никто не потрудился определить сложность до сих пор, конечно, ничто не мешает сделать это самим. Не можем ли мы решить, например, что сложность языка определяется как трудность, которую он представляет для изучающих его иностранцев?» Но каких именно иностранцев? Проблема в том, что трудность изучения иностранного языка очень сильно зависит от родного языка учащегося. Выучить шведский – раз плюнуть, если вы норвежец, и то же самое с испанским, если вы итальянец. Но ни шведский, ни испанский не просты, если ваш родной язык – английский. И все-таки оба они несравнимо проще для носителя английского, чем для говорящего на арабском или китайском. Так значит ли это, что китайский или арабский объективно более сложны? Нет, потому что если ваш родной язык – иврит, то арабский совсем нетруден, а если ваш родной язык тайский, то китайский требует меньше усилий, чем шведский или испанский.
