Елизавета Манова - Рукопись Бэрсара
А вот мой бедный Блир сдал. Втянулись бока, потускнела шерсть, даже на шпоры он отвечал лишь укоризненным взглядом.
Точь-в-точь таким, каким встретил меня сейчас Эраф.
- У благородного гинура хорошее настроение?
Лишь в крайнем раздражении он так меня величал; впрочем, оно не покидало его от Арзера.
- Мужайтесь, биил Эраф! Эргис знает одну лесную дорогу - два дня, и будем в Согоре.
- Надеюсь, господь еще раньше избавит меня от мук!
- Зачем же поминать о смерти, когда счастье у вас в руках, и ваша слава в зените? Вам еще предстоят великие дела и немалые почести!
Напоминание о почестях его все-таки взбодрило, и старик спросил уже не сердито:
- Позвольте узнать причину вашего веселья, биил Бэрсар. Может это и меня развеселит?
Я засмеялся и протянул скрученное в трубку письмо.
- Нет уж, увольте читать на ходу! От кого?
- От командующего, его гонец встретил нас в Азаре. Калар Эсфа извещает, что распутица остановила наши войска под Биссалом, и он будет там ждать установления дороги.
Это была единственная наша размолвка: я велел вывести войска из Лагара, когда нашим переговорам было еще далеко до конца. Конечно, Эраф был прав - нам это здорово повредило. Так повредило, что пришлось обращаться к Тубару. И все-таки я тоже был прав. Крир стоит под Биссалом, это всего пять дней до восточной границы, и кеватцы уже не застанут нас врасплох.
Прежняя улыбка шевельнулась на губах Эрафа.
- А почему он извещает об этом именно вас?
- Потому, что именно я его об этом просил.
- А зачем вы его об этом просили?
Вот неугомонный старик! Еле жив - и все равно не смирится с вопросом без ответа. Должен выяснить, докопаться, разгрызть орех до ядра. Господи, как я его любил в такие минуты!
- Чтобы знать, возвращаться ли мне в столицу или ехать прямо в Бассот.
- Господи помилуй, уж не из железа ли вы, биил Бэрсар? - вскричал старик удивленно.
- Увы, мой друг, только из плоти. И если честно - этой плоти очень хочется отдохнуть.
Как ей хотелось отдыха, бедной плоти! Я устало качался в седле, засыпал, просыпался, Отвечал на вопросы, что-то спрашивал сам, а дремота уже лежала на плечах теплым грузом, закрывала глаза, навевала грезы. Так хорошо было грезить, как я, вернувшись из странствий, войду в свой дом - в тот единственный дом на свете, который я вправе назвать своим, - и там меня встретят Суил и мать...
Но в сладостях этих грез таилась горечь; она будила меня, возвращала усталость и боль в измученном теле - и мысли. Нерадостные мысли, от которых некуда деться.
Я не могу вернуться в свой дом и повидать свою мать. Она в залоге у Братства. Если я изменю, они убьют мою мать. Нет, я не изменю. Лучше я сам приду к ним в надлежащее время. Как я легко смирился со своей несвободой! Есть ведь Баруф, и он мне может помочь. Сможет? Конечно! И я попаду к нему в руки. Цепь на цепь, несвободу на несвободу? Лучше уж Братство, оно может отнять только жизнь. Я стыжусь этих мыслей, мне тягостно и противно так думать. Баруф - мой друг, он любит меня и желает мне только добра. Да! И желая добра, он поможет мне сделать выбор, очень нелегкий выбор, который еще предстоит. В том и беда, что выбор еще предстоит, и выбрать я должен сам.
Я еду и думая о Баруфе, и эти мысли горьки, как желчь. Мы слишком похожи и слишком нужны друг другу, мы вместе - страшная сила, и это пугает меня. Мы ничего не хотим для себя, наша цель благородна, и поэтому мы опасны вдвойне. Всем можно пожертвовать для благородной цели: счастьем чужим и своим, - жизнями... даже страной. Ох, Баруф, неужели я тебя брошу? Неужели мне придется встать у тебя на пути?
Наш караван доплелся до Согора. Я отдохнул пару дней, простился с посольством и вместе с Эргисом отправился в Квайр. Дороги стали непроходимы: Эргис выбирал звериные тропы, где палые листья не дали раскиснуть земле.
Тощий конь Эргиса был бодр и свеж, а с верным Блиром пришлось проститься. Эргис подыскал мне пегого жеребца, выносливого, как черт, и с таким же нравом. Мы очень повеселились в начале пути, но плетка его слегка усмирила - на время. Он подловил меня уже далеко в лесу. Выбрал момент, когда я опустил поводья, вскинул задом и встал, как пень. Я птичкою пролетел над его головою и со всего размаха плюхнулся в грязь.
- Скотина! - прорычал я, едва поднимаясь. - Я тебя!..
Конь поглядел с укоризной, а Эргис заржал так, что птицы шарахнулись с веток.
- Чего завелся?!
- Н-не могу, - простонал он. - Бла-благородный гинур! А ведь смешно!
- Хватит ржать! Дай хоть глаза протру.
Эргис достал какую-то тряпку, скупо плеснул воды из фляги, и я кое-как протер лицо.
- Слышь, Учитель, ты не сердись, а?
- За что?
- А я б рассердился!
Я не сердился даже на жеребца. Собрал поводья, нащупал ногою стремя и кое-как забрался в седло. А треснулся я неплохо. Эргис поехал вперед. Молчал, молчал и вдруг обернулся:
- Одного в тебе не пойму: как это ты всюду свой? Вроде без разницы тебе - локих там, или последний мужик. И что чудно: говоришь-то по-разному, а все одинаковый.
- А мне и правда все равно. Я людей не по званиям ценю.
- Не обидишься, коль спрошу?
- Смотря что.
- Вот победим... ты что будешь делать?
- Спроси что полегче! Чего это вдруг?
- Да так. Глянул тебя в деле... похоже, что мы одного поля ягоды тихо нам не жить. В своих-то землях ты чем жил?
- Я же вам еще в первый день исповедался. Наукой.
- А я вот засомневался. Больно ты драчливый, чтоб над книжкой сидеть.
- Моя наука - это не только книжки. Жестокая штука - не хуже войны. Все заберет - и досуг, и друзей... даже жизнь, если понадобится.
- А на кой черт?
- Для людей. Понимаешь, наука - если в добрых руках - она очень много может. Накормить голодных, согреть озябших, вылечить больных. Остановить реки, раздвинуть горы, за час одолевать многодневный путь...
- А коль в худых?
- Еще больше. Уничтожить все живое на свете - чтоб и трава не росла.
- А бог?
- Что бог?
- Спит он, что ли, покуда вы, чародеи, деретесь?
- Знаешь, Эргис, чего-то мне кажется, что богу на нас наплевать.
- Ты это брось! Есть еще царствие небесное!
Я даже коня остановил.
- Эргис, а ты что, надеешься туда попасть? Может, мы хоть одну священную заповедь не нарушили? "Не лги, не убий, покоряйся господину своему. Не возжелай чужого добра, наследуй долю свою и остерегись ее менять". Что там еще осталось?
- Да ну тебя! Говоришь, как враг господа нашего!
- Ладно, Эргис, извини. Зря я так.
- Нет, ты постой! Ты мне вот что скажи: как это можно жить не веруя?
- А кто тебе сказал, что я не верую? У меня своя вера: люди. Понимаешь, мне кажется, что не так уж он хорош, тот мир, что подарил нам господь. Да и ты, по-моему, от него не в восторге. Бегаешь, дерешься... нет, чтоб сидеть да терпеть, что тебе бог определил.
