Геннадий Емельянов - Истины на камне
— Нам повезло, Логвин; я нашла агат, не урони его пожалуйста.
Потом я держал скользкий камень величиной с грецкий орех на своей ладони и смотрел сквозь него на солнце. Камень был точно намыленный, скользкий и казался мягким, в его глубине зажигались и гасли огоньки.
— Спрячь, — сказала мать. — Это на память тебе.
Море в тот день, помню, было добродушное, усыпанное иглистыми блестками до самого края. У берега качались медузы. В детстве я считал, что медузы — нечто вроде игрушек, созданных специально для того, чтобы ими любовались, но не трогали руками. Меня предупреждали:
— Медузы жалят, не вздумай их ловить.
Я не верил никому и все дожидался момента, чтобы вытащить хоть одну игрушку из воды, спрятать под полу и взять домой на часик хоть, после же, конечно, выпустить ее в море. Мне представлялось, будто медузы пересчитаны и пропажу могут заметить.
Море тогда было густого синего тона, небо было тоже синее, и чудилось мне, что вода вдали некруто поднимается, выгибаясь, к самому зениту и там застывает куполом. Посередине купола стояло солнце — желтое и лохматое. Был зной, кричали чайки, пахло мокрым песком, плескали волны. Эта картина осталась во мне навсегда. Других подробностей не осталось.
После сна я первым делом открыл шкаф в изголовье тахты и достал расписную деревянную шкатулку — фамильную реликвию. Эта шкатулка перекочевывала из поколения в поколение, и я понятия не имею, сколько ей лет. Никогда над этим особенно не задумывался. Я отколупнул ногтем верхнюю крышку шкатулки и сразу нашел агат — ноздреватый камень с мутноватым перламутровым отливом. Сердце дрогнуло. Я повсюду таскал с собой древнюю безделушку, но почти не интересовался, что она содержит. А лежало в шкатулке еще золотое кольцо с кровавым рубином, напоминающим по форме каплю. Был там еще янтарный мундштук в серебре, круглый медальончик на цепочке и прядь белых волос, перевязанная ниточкой. Я сунул агат в карман куртки; он будет согревать меня — невзрачный камешек, кольцо же надел на безымянный палец. Кольцо носил, видимо, крупный мужчина, потому что оно мне пришлось впору.
«Что-то еще вспомнить надо бы?»
2Я сказал так:
— Племя! Вы живете голодно, ваши дети болеют, и воины умирают до срока, ваши охотничьи угодья оскудели, в полях мало кореньев. Вы голодны, потому что боитесь своей земли. Ваш Пророк вещал из башни одну Истину, и он не учил вас, как жить дальше. Это — плохо.
Толпа зароптала.
Я стоял на возвышении, на том месте как раз, где, кажется, уже давным-давно состязался в силе и ловкости с аборигеном, которого выставили старики, народ племени Изгнанных окружал холм. На плоских лицах была тревога.
— Я спустился к вам сказать, как жить дальше, как накормить детей досыта и вселить великий дух в тех, кто устал.
— Он могуч и силен! — кричал за моей спиной Скала. — Он поможет, ловите его слова, запоминайте, внимайте!
Однако внимали мне плохо. Воины потрясали копьями, женщины горестно обнимали головы руками. Речь моя не производила на этих людей впечатления, они, кажется, не хотели перемен.
«Что им надо!» — растерянно думал я.
— Ты их пугай, Хозяин! — шептал Скала. — Ты их сильно пугай.
— Там, откуда я прилетел, люди сыты, дети умеют смеяться и покой стариков надежен.
— Ты их пугай, Хозяин!
Я замолчал, потому что видел, как, расталкивая локтями мужчин и женщин, на вершину холма поднимается Червяк Нгу. Распухший его нос, подобно груше, торчал на его лице вызывающе и сердито, тело его было испещрено шрамами и царапинами, будто он последние дни только и делал, что разнимал кошачьи свадьбы.
— Ты о чем хочешь спросить меня, Нгу?
Парень остановился близко, опершись на черную палку, которую нес в руке.
— Хочу задать тебе, Пришелец, несколько вопросов. Они боятся тебя, я никого не боюсь.
— Отвага твоя всем известна.
— Нгу — самый храбрый!
— Верю.
— Там, откуда ты явился, есть Пророк?
— Нет там Пророка.
— И никто не вещает Истину из башни?
— Никто не вещает. У нас нет башни.
— Ты не находишь, что это плохо?
— Не нахожу.
— Я понял. Верят ли там, откуда ты упал, в то, что есть Вездесущий и Неизмеримый?
— В некотором роде — да. Только мы называем его другим словом — Космос.
— Ты не слуга Вездесущего и Неизмеримого?
Скала все шептал сзади, вздыхая шумно и взахлеб:
— Ты слуга Вездесущего! Ты — слуга. Они поверят и покорятся.
— Я — человек.
По толпе прокатился ропот и стон облегчения.
— Ты — дурак, Хозяин, — сказал брат мой и дотронулся до моего плеча теплой ладошкой: он осуждал и жалел меня, незадачливого.
Тучи впереди раздвигались, как занавес на театральной сцене, за ними выступала блеклая голубизна. Я вспомнил море, которое явилось во сне, и опять закручинился о ласковой моей Родине, где осталось все, даже сон.
Червяк Нгу воткнул палку в песок и подбоченился:
— Если ты всего только человек, то почему хочешь учить нас?
— Мой народ старше твоего, он мудр и знает много такого, чего не знаете вы.
— Если ты могуч и богат, накорми нас, построй нам новую деревню и вылечи наших детей.
— Я могу накормить вас, построить новую деревню, но что тогда останется вам? Вы одрябнете без забот, воины станут слабыми, женщины — ленивыми, племя одолеет каждый, когда я уйду. Не так ли?
— Так не должно быть, — ответил Нгу и раздумчиво покачал головой.
Наступило молчание.
— Вы готовы принять мою помощь, племя Изгнанных?
— Чем же ты можешь помочь нам, Пришелец? — спросил Червяк Нгу.
— Я отведу вас туда, где вы жили раньше, к большой воде. Мы построим там новую деревню и засеем поля.
— Мы не умеем сеять, разучились.
— Я вас научу.
— А стрекотухи, Пришелец?
— Они уйдут.
— Ты в том уверен?
— Уверен.
— Хорошо. Мы подумаем.
— Думайте быстрее.
— Мы не умеем думать быстро.
— Что ж, я подожду.
3Ну вот, самая пора спуститься в яму, покуда мужчины племени будут думать; быстро думать они, как заявлено, не умеют, и я, наверно, успею. Подземелье манило. Я чувствовал всем существом своим, как оттуда, из черной глубины, будто толчки усталого сердца, доносятся до меня тревожные токи: кто-то зовет меня устало и настойчиво.
Я сел на край ямы. Я видел, что женщины деревни выглядывают из закутков с неодобрением, рядом топтался Сын Скалы, обвешанный оружием — при нем были два наших копья, луки со стрелами, у его пояса болтался притороченный к набедренной повязке узелок с нехитрым имуществом.
