Дмитрий Колосов - Воин
Взобравшись по царской лестнице наверх, македоняне долго рассматривали священную обитель Ахеменидов.
— Мерзкое зрелище! — вымолвил, наконец молодой царь, созерцая крылатых быков с человеческими лицами. — Уродливо, как и все у варваров, Я так долго стремился попасть сюда, но теперь мне даже не хочется входить в этот каменный ящик, напоминающий скорее склеп, чем жилище владыки мира.
— А мне хочется жрать, — сказал Гефестион.
— Ну что ж, тогда войдем, — решил Александр. — Посмотрим, хороши ли здешние повара.
Насмехаясь над каменными изваяниями, македоняне прошли через портик Ксеркса и очутились в тачаре. Здесь, как и во всем городе, не было видно ни души. Александр помрачнел.
— Нет, так не встречают владыку! — едва слышно прошептал он, а вслух велел:
— Птолемей, найди кого-нибудь!
— Хорошо, Александр!
Прихватив с собой несколько гетайров, телохранитель исчез за медными дверьми. Чтобы убить время Александр принялся разглядывать внутреннее убранство покоев.
— А здесь не так-то дурно, как кажется на первый взгляд, — спустя несколько мгновений заметил он, обежав глазами покрытые множеством ковров стены, мозаичный стол, дорогую мебель, окна, полуприкрытые пурпурными занавесями.
— Да, — моментально согласился Гефестион, вообще неравнодушный к восточной роскоши. — Здесь можно неплохо повеселиться.
— Повеселимся! — зловеще процедил царь.
Гетайры разбрелись по зале, рассматривая и трогая разные безделушки. Кратер взял со стола роскошную тонкостенную вазу и с глупым смехом бросил ее на пол. Сосуд разлетелся на множество разноцветных кусочков. Македоняне насторожились и обратили взгляды на Александра. Тот криво усмехнулся, но ничего не сказал. Тогда Клит ударил о стену другой вазой, а могучий Евмен повалил мраморную статую. Зала наполнилась грохотом. Летели подбрасываемые ногами кресла, искрились осколки яркой посуды. Филота с остервенением потрошил мечом пуховые подушки.
— Хватит! — внезапно крикнул Александр. Гетайры застыли. Клит неохотно поставил на место вазу, а доблестный сын Пармениона[263] сунул в ножны меч. Эти старые рубаки ненавидели варварскую роскошь. Александр не хотел ссориться с ними по пустякам.
— Оставим до поры до времени дворец в покое. Я понимаю ваши настроения, друзья, но ведь он теперь принадлежит мне. Решим его судьбу позже. А вот и Птолемей! — обрадовался царь, поворачиваясь к вошедшему в залу телохранителю, следом за которым в окружении гетайров шли несколько богато одетых персов, согбенные фигуры которых выражали страх и раболепие. Признав в Александре царя, персы дружно пали ниц. Клит, Кратер и Филота, словно по команде презрительно усмехнулись, но Александр и прочие македоняне восприняли этот жест вполне благосклонно.
— Кто вы? — спросил царь. Стоявший рядом с ним переводчик-эллин задал тот же вопрос на фарси.
Один из парсов, дородный старик с выкрашенной хною бородой, подполз к ногам Александра и быстро заговорил. Эллин перевел.
— Он один из дворцовых евнухов по имени Фарпорт, а остальные — слуги Дария.
— Почему они не встречают нас?! — резко бросил царь.
Переводчик залопотал на варварском языке, после чего старик принялся биться головой об пол и что-то причитать, вызвав усмешку эллина.
— Он говорит, что начальник дворца и все его помощники сбежали, а сам он не осмелился представить свою ничтожную персону взору непобедимого царя Македонии.
— Скажи ему, что владыка Азии назначает его начальником дворца. Он должен навести здесь порядок и приготовить все для пира. А сейчас пусть даст нам поесть!
Узнав, что желает царь Александр, перс оживился. Высокая милость, сказанная царем, обрадовала его. Ударившись еще несколько раз головой об пол, евнух быстро забормотал.
— Рыжебородый говорит, что все будет сделано и просит царя и его слуг проследовать за ним в царские покои, где для них накроют достойный царского величества стол.
Проголодавшиеся гетайры радостно загалдели. Александр велел:
— Пусть ведет! Птолемей! — Телохранитель предстал перед царем. — В этом городе нас плохо приняли. Доведи до сведения таксиархов[264], что я отдаю город на три дня в полное распоряжение воинов. Пусть отдыхают и веселятся. Золото, вино, женщины — все принадлежит им!
Птолемей кивнул головой и убежал, а Александр и его соратники проследовали за свежеиспеченным начальником дворца, который привел их в залу, где прежде трапезничали парсийские цари.
Трапеза была приготовлена с поразительной быстротой и отличалась варварским великолепием. Македоняне жадно поглощали пищу, запивая ее неразбавленным вином. Все шумели, смеялись и произносили громогласные здравницы. Время от времени входили командиры ил[265] и таксисов[266], тут же занимавшие место за столом и присоединявшиеся к трапезе. Дворцовые слуги с изумлением взирали на крикливых македонских вельмож, своим поведением столь несхожих со степенными парсийскими сановниками. Трапеза уже близилась к концу, когда вошедший Птолемей что-то прошептал царю на ухо. Александр выслушал телохранителя и тут же вышел. Вслед ему звучал хохот, от которого царь недовольно поморщился. Это Птолемей объявил причину, заставившую царя оставить стол.
Причиной была женщина, единственная женщина, сумевшая привлечь внимание Александра. Она была афинянкой и звали ее Таис.
* * *О Таис дошло немного сведений. Известно лишь, что она была самой знаменитой афинской гетерой, как и самой дорогой; одна ночь любви ее стоила целое состояние. Известно, что она была подругой многих великих эллинов: философов, поэтов, демагогов, полководцев. Известно, что она была одной из образованнейших женщин Эллады. И главное — она считалась самой красивой женщиной своего времени.
И была ей.
Бывает, женщина кажется красивой оттого, что считается таковой. Клеопатру, дурнушку, пленившую двух триумвиров экзотикой неведомого Востока, считали неотразимой красавицей, и она сама поверила в это, заставив поверить в то же и нас, далеких потомков.
Но красота Таис не была надуманной, она была настоящей. Вообразите золотокожую красавицу с изящным, словно у праксителевой Афродиты носиком и подобными лепесткам левантийской розы губками, то и дело приоткрывающими изумительные черточки ровных жемчужных зубов. Безупречный овал лица обрамляли локоны светло-желтоватых, с легкой рыжинкой волос, волной ниспадающих на хрупкие плечи и ниже — до изящной волнующей талии. Фигура Таис была столь великолепна, что при взгляде на ее точеные ножки и высокую нежную грудь у мужчин перехватывало дыхание. Но самым прекрасным были глаза — бездонные родники, наполненные самой чистой в мире водой, искрящиеся, переливающиеся, ликующие, смеющиеся; темно-синие, штормовые перед грозой и наполненные апельсиновым цветом в мгновения радости. Эти глаза манили, завораживали, пленили. От этих глаз невозможно было отвести взор.
