Александр Тюрин. - Волшебная лампа Генсека
Какие бы ни были объяснения-пояснения, но все-таки, прежде, чем плотно заниматься товарищем Затуллиным, надо повстречаться с частным психиатром.
Может попробовать это устроить через Фиму Гольденберга? В нем я уверен, такой не заложит. Впрочем, мы не виделись с весны 1978 года, тогда, уже в мае, он снялся и уехал кормиться рыбой «фиш» и бычками в томате куда-то к родичам в Одессу. Долго не возвращался, а потом, в связи с перекочевкой в ПГУ, мне стало не до него.
Я добрался на своей новенькой «четверке» до дома на улице Марата, где, судя по воспоминаниям, и проживал физически Гольденберг. Дверь отворилась на цепочке и высунулась физиономия соседки, тети Дуси, которую я сразу узнал, хотя в гости к Фиме попадал всего пару раз, и то в восьмом классе.
– Фимы нет, - отозвалась с охотой бабка, готовая общаться с кем угодно.
– Уехал что ли?
– Ага, на северный полюс. На «Пряжку», с год назад… А кто вы будете?
– Одноклассник. Костя Жарков, - на всякий случай назвался чужим именем.
– А-а, Костя, это ты, проходи, - без самопринуждения обрадовалась соседка. - Как вырос-то, правда нос немного съежился…
Я, тесня бабку, продвинулся вперед. Хорошо, что тетя Дуся приняла меня за Жаркова. Он с Фимой действительно корешился, кроме того, калымит сейчас где-то на Крайнем Севере.
– За что на «Пряжку», тетя Дуся? Фима головой что ль заболел? Буянил?
– Сам ты буянил. Он всю жизнь тихий был, клювик свой в книжечку уткнет и затихнет… За самиздат какой-то, за мистику-херистику его сунули на «Пряжку», в особую палату. Это его лечащий врач-психиатер так мне сказал.
– Погодите, тетя Дуся, разве не лечащий врач отправлял его в больницу?
– Да нет же, Фима имел своего врача, Соломона Абрамовича Пениса… ой, фамилию испортила. Пинеса. Лечил у него бессоницу, страхи… А потом прибыли строгие такие люди на двух «волгах» - из госбезопасности, это мне сосед Ларионыч шепнул. Главным у тех чекистов был черноволосый красавчик, которого подчиненные майором звали и Андреем. Спустя месяц оттуда приехали снова, комнату Фимину опечатали, и сказали, что гражданин Гольденберг забран на принудительное лечение на срок до полного выздоровления от бреда. А Пинес позже приходил, сказал, что жалобу сочинил в защиту Фимы, телефон свой оставил. Я ему позвонить должна, как только чего-нибудь станет известно, или Фиму начнут из квартиры выписывать.
Значит, Затуллин накрыл Фиму, как коршун цыпленка закогтил. И сейчас послушные Комитету лекари-лепилы вкатывают в голову, полную хохмы (то есть иудейской мудрости), сульфазин с аминазином, разжижающие мозги. А Соломона Абрамыча, я, кажется, припоминаю. Он на Лизиной вечеринке присутствовал, и оказывается, не ханурик, а «врач-психиатер». Пожалуй, с ним я могу связаться.
– Подарите-ка мне, тетя Дуся, телефон этого Пинеса, коли не секрет. Я, может, у него что-нибудь еще выведаю про Фиму.
– Ой, сынок, до добра тебя это любопытно не доведет!
– Я Фиму так просто бросить не могу. Мы же с ним все детство играли в…- я наскоро попытался вытряхнуть из пыльного мешка памяти названия игр, которыми баловался совместно с юным Гольденбергом. Но кроме «орлянки» и преферанса ничего не вытряхивалось. - В общем, играли.
Через пять минут я расстался с тетей Дусей. Она еще завела меня в свою комнату с картиночками из журнала «Крестьянка» на стенах и показала какую-то тетрадку.
– Вот это он оставил у меня незадолго до того, как его увезли. Я во время шухера тетрадочку за печку сунула. Да, милок, у нас печки в сохранности стоят, никто их не разбирал. Фима велел какому-то Глебу тетрадку вручить, но я лучше тебе, все-таки я тебя сорванца знаю. Хранить дальше у себя страшно… Ты как думаешь, если Фиму от тихости вылечат, он что, буйным станет?
Соломон Пинес занимал своей телесностью отдельную жилплощадь, поэтому я спокойно узнал через справочную адрес и не стал его тревожить предварительным звонком. Но вначале попытался разобраться в записях, оставленных для меня Фимой. Чувствовал, значит, шельмец, что я рано или поздно с ним пересекусь. Однако ничего толкового в заветной тетрадке не нашел. Тот же треп, что и в 1978 году, насчет того, как в мир, словно в горшок, должна влиться порция света, которая достанется то ли совсем темным силам, то ли инстанциям посветлее. Плюс назывались точки, которые образуют канал для прохождения энергетического импульса. Все сплошь библейские и каббалистические названия. «Адам», «Ной-Потоп», «Авраам-Ур», «Лилит», «Авраам-Фараон», «Бушующее облако», «Собирание искр» и так далее. Все хорошо, только никаких привязок к месту и времени. Просто обозначение судьбоносных моментов.
Ахинея ахинеей, но тетрадку я в сортир унес не сразу, а сперва сфотографировал мозгами. То есть, специально не хотел, но она крепко мне в память въелась. Может, потому что Соломон Пинес мне назначил крепкое лечение.
Мы с ним встретились, когда я сидел на лестничном подоконнике в его доме.
– Опять подоконник, - сказал Пинес, с натугой переставляющий ноги со ступеньки на ступеньку. Да и борода у него как-то пожухла и усохла, словно ее долго жевали. А может, на ней просто отразился ход времени. - Вы одноклассник не то Фимы, не то Лизы.
– Фимы, - напомнил я. - Как он?
– Прочно в клетке. Можно писать в комитет ООН по птичьим правам, но в результате разве что побольше зернышек ему насыплют. Кстати, спасибо вам за ту вечеринку. Не за то, что хотели сигануть из окна, а потому что спровадили Сючица.
Пинес отпер дверь, и я без особого спроса вошел следом.
– Не стало Сючица, КГБ отвязался от Лизы, и она смогла спокойно упорхнуть. Сейчас она в Бостоне, что говорится, не бедствует.
– Ваш телефон дала мне соседка Фимы, - предупредил я возможный вопрос.
Мы уже добрались до гостиной.
– После развода тут некоторое запустение, - вздохнул Соломон, и был прав. Комната смахивала на мусорный бак, потому что была завалена книгами, бумагами, банками, склянками, рисунками, тарелками с остатками какой-то еды, бутылками пустыми и бутылками с чем-то на дне. Это напоминало логово психа, а не жилище нормального советского психиатра.
«Ненормальный» советский психиатр налил мне и себе - в посуду, которую он, видимо, недавно использовал для приема какого-то горького лекарства.
– «Иных уже нет, а те далече», примем за здоровье Лизы, Фимы, тех, кого мы знаем и тех, кого мы надеюсь, никогда не узнаем.
После окропления внутренностей алкоголем я добавил:
– Мне тоже нужна психиатрическая помощь. Собственно, поэтому я и появился.
– Всем нужна. А мне не нужна, что ли?
– Я серьезно, Соломон Абрамович.
– И я серьезно. После того происшествия на окне мне было с вами все ясно.
