Андрей Корбут - Гражданская война
"Да, он болен, и тяжело!" -- подумал я.
-- Я плохо выгляжу? -- спросил Рейн, верно читая мои мысли.
-- Неважно, -- уклончиво отвечал я.
-- Все чертовски банально: мне необходимо соблюдать режим и диету, а эти господа не изверги, но и не из благотворительной организации...
-- Рассказывайте, все по порядку.
-- О чем... Рассказывать нечего. Помню удар по голове, а после яркий свет в лицо. Когда я очнулся дома, оказалось, что прошла неделя, еще неделю я зализывал раны...
-- Вас пытали?
-- Нет, нет... это я так, образно, о ранах... Все дело в язве. Но не будем терять время. Я нашел Томашевского, -- Рейн выжидательно заглянул мне в лицо, затем, будто куда-то опаздывая, сказал скороговоркой:
-- Он живет на NN, живет один, при этом пьет безбожно.
-- О профессоре вы сообщили еще тогда, -- заметил я, -- труднее было найти бар, из которого вы звонили.
-- Убейте меня, ничего не помню.
-- Но это не все: совершенно случайно я наткнулся на Томашевского и вечером того же дня нанес ему визит, правда, не оговаривая его предварительно. Увы, ничего нового, касающегося нашего с вами дела. Он назвал Скотта жуликом, как-то еще, весьма нелестно. О Рейне же, вашем отце, я не спрашивал, не получилось, наверное, я просто неважный сыщик. И все же о самом Томашевском я узнал немало интересного. Не исключено, что все эти годы он находился под колпаком у спецслужб, и стоило вам приблизиться к нему, как вас тут же взяли в оборот. Хорошо еще, что все обошлось.
-- Почему тогда эта участь миновала вас?
-- Одно из двух: либо мне повезло, либо они не хотят связываться с Куеном.
-- С Куеном? -- спросил Рейн.
-- Старая история, которой интересуется Интерпол, но так или иначе касающаяся Томашевского
-- Неужели снова тупик, -- обхватив руками голову, опустив глаза в пол, пробормотал Рейн. Мне даже показалось, что он задремал, так надолго он замолчал и таким ровным стало его дыхание. Не скоро я вновь услышал его голос, он говорил с надрывом.
-- Морис, Томашевский несомненно знает моего отца, как знает его и Скотт, мы же топчемся на месте. Все время топчемся на месте...
-- Знаете, о чем я сейчас подумал: раз в этом деле замешан Томашевский, то здесь должно быть только одно связующее звено -- мутанты.
-- Но это ничего нам не дает.
-- Как сказать... А если предположить, -- рассуждал я, -- что и неизвестный, и спецслужбы, и мутанты, и Рейн, все они искали одно и то же -кейс, в котором были черновики профессора.
-- Значит, вы полагаете, дело в кейсе?
-- Возможно. Судя по тому, как развивались события тридцатилетней давности, жизнь вашего отца стоила тогда немного.
-- А если кейс у Томашевского?
-- Маловероятно... Но, несомненно, он может знать, где этот кейс.
-- Кстати, утром Томашевский часа три гуляет по набережной, и у нас будет время обыскать его квартиру.
-- Это ничего не даст, уверен, ее до нас обыскивали, и не однажды... Но поедемте.
Через час мы были в Иври.
-- Сбавьте скорость, вот он, -- воскликнул Рейн, увидев на набережной сидящего на скамейке Томашевского. В строгом сером костюме, белой сорочке, гладко выбритый... Я не узнал бы его -- то был другой человек.
-- Теперь поехали, он будет здесь еще как минимум до девяти.
-- Рейн, он не показался вам странным?
-- Кто знает, может быть, у него сегодня день рождения.
Машину для страховки мы оставили за квартал до квартиры профессора. Шли быстро, но ближе к дому шаг замедлили. Оказавшись у дверей, оглянулись по сторонам -- улица была безлюдна.
Дверной замок не доставил Рейну хлопот.
-- Вы случайно не взломщик-профессионал? -- подивился я.
-- Очень старый замок -- имея сноровку, любой откроет его в два счета.
Рейн остался внизу осматривать прихожую, (если ее вообще можно было назвать прихожей) я поднялся наверх. Увиденное вернуло все ту же тревожную мысль:
"Что случилось сегодня с Томашевским?"
Комната преобразилась. В сущности, изменить здесь что-либо коренным образом было невозможно, и тем не менее вдоль стены примерно выстроились ряды пустых бутылок, на диван был накинут потертый выцветший плед, свежими газетами был застелен стол.
" А на столе лежал незапечатанный конверт.
Это было письмо, написанное Томашевским.
-- Рейн, сюда! -- позвал я.
Почти страницу профессор рассуждал о бренности всего живого и о его, Павла Томашевского, предназначении на этой земле. Больший интерес представляла концовка письма:
"..Наверное, я оказался слаб духом, неподготовленным к той схватке, которая именуется жизнью. А слабому в этом мире нет места. Значит, так тому и быть. Через мою судьбу прошли только двое людей, которые были мне по-настоящему близки -- моя сестра и ее жених Вильям Скотт. Но смерть отобрала у меня Анну, а затем я сам порвал с Вильямом. Сейчас, когда жизнь на исходе, я думаю: может быть, нелепой была моя принципиальность? Право, не знаю... Но я прощаю ему все, даже то, что, наверное, прощать не должен. С надеждой, что, быть может, он распорядится моим наследием на пользу человечества, я оставляю ему все... "Анна и Вильям"
Павел Томашевский.
16 августа 20... года".
-- Это его завещание, Рейн.
-- "Анна и Вильям"... Что он хотел этим сказать?
-- А что если это код... Только к чему?
Внизу послышался шум открываемой двери.
26.
В квартиру вошли несколько человек. Поторапливал визитеров чей-то грубый, принадлежавший явно не профессору голос. Заскрипела лестница. Времени на раздумье у нас не было. Выход же мы нашли едва ли не самый банальный-- спрятались в шкафу. Затаив дыхание, напрягая слух, мы ждали развязки.
Первым кого я увидел, через щель неплотно закрытой дверцы, был мужчина в белой рубашке с короткими рукавами, в шортах, причем все время повернутый ко мне спиной; вторым -- профессор.
-- Господин Томашевский,-- начал чей-то вкрадчивый голос, -обстоятельства вынуждают нас вернуться к нашему разговору... К чему упорствовать? Мы всем обеспечим вас. Вы же ученый! Ученый -- и сидите без дела!
-- Я хочу Бургундского, -- глядя в пол, недовольно молвил Томашевский.
-- Сэм, налейте профессору, -- приказал вкрадчивый голос.
-- Да, да, юноша, это за шкафом, -- подсказал Томашевский.
Кто-то, очевидно, Сэм, надавил рукой на дверцу шкафа, прикрыл ее, сам того не желая. Но как только руку отняли, эта проклятая дверца, верно, играя с нами злую шутку, отошла назад. Теперь щель стала шире, и стоило профессору или кому-нибудь из тех, кто пришел с ним, бросить сюда заинтересованный взгляд, сразу обнаружили бы меня, а затем и Рейна: в шкафу почти не было одежды, и при всем желании мы не могли бы воспользоваться ею как ширмой. Даже удивительно, как в те минуты мой мозг не утратил способности думать: "Уж не парни ли это из "XZ"? Сколько же их там? Они предлагают ему возобновить работу; вряд ли у них что-то получится. Томашевский поставил на этом крест. А что если кейс у Скотта? Если и нет, то по меньшей мере он знает, где кейс, иначе завещание не имеет смысла. Почему они до сих пор не вышли на него? Ведь он был женихом сестры Томашевского. Обязаны были на него выйти...".
