Юрий Константинов - Преследование
— Пусть так. — Сторн поежился, будто острые зрачки собеседника и впрямь кололи его, усмехнулся с какой-то отрешенной безысходностью: — Да только мой рай оказался адом. Не думаю, что ваш чем-то лучше.
— Вы знаете слишком мало, чтобы думать так! — возразил седовласый. — Однако, я полагал найти в вас единомышленника, а не врага. Макса Сторна мне представили как человека дела, для которого деньги — превыше всего. Мои помощники ошиблись?
— Нет, вас информировали верно. Только с тех пор кое-что изменилось, — словно болезненная судорога прошла по бледному лицу Сторна. — Вопросы, которые никогда бы не пришли в голову тому Максу Сторну, с которым привыкли иметь дело ваши люди, не дают мне сомкнуть глаз по ночам. Мозг, этот драгоценный и проклятый мозг всему виной. Он перевернул мне душу. Не знаю, — прошептал Сторн отрешенно, — какие жестокие сюрпризы сулит еще это страшное превращение. Знаю лишь, что прежним Сторном я уже не стану. Я отрезал себе путь в прошлое. Не повторяйте моей ошибки, не загоняйте себя в тупик, из которого нет выхода…
Седовласый покачал головой:
— Я ждал слишком долго, чтобы теперь отступить. Мы унизим, растопчем этот мир с такой же беспощадностью, с какой он пытался все эти годы унизить и растоптать нас. Мы…
— Кто мы? — спросил Сторн. Ему вдруг показалось, что этот невероятный разговор происходит во сне — жутком и нереальном.
— Те, кто поклоняются лишь одному божеству — великой силе зла. — Голос седовласого поднялся до высокой звенящей ноты, гулко отдаваясь под сводами. Серебристая сфера вздрогнула, заметалась в своем углу, как огромный безногий паук в невидимой паутине.
— Мы были всегда, — торжественно звучали слова. — Когда колеса персидских колесниц крушили камни поверженного Вавилона — то были мы. Когда римские когорты топтали трупы варваров — то были мы. Когда печи крематориев перемалывали в своих ненасытных чревах прах миллионов и кованый сапог вгонял в грязь череп интеллектуала — то были мы.
Нас именовали безумцами, но мы были мудрее других, потому что понимали: зло вечно, оно живет в каждом, затаенное в укромном уголке души. Нужно только суметь добраться до него… Вы спрашивали о конечной цели? — Пылающие возбуждением глаза буравили бледное лицо Сторна. — Вот цель: избавиться от лишних ртов, мешающих есть вволю, лишних умов, смущающих сознание, а главное, — нескрываемая, яростная ненависть исказила его голос, — от тех, кто загнал нас в западню Территории и надеется, что мы здесь тихо доконаем сами себя. Я уничтожу их, я заставлю человечество, эту безликую враждебную толпу, кричать от унижения и боли!..
— Но это не безликая толпа, — судорожно дернулись губы Сторна. — Она состоит из людей — стариков, детей, женщин. Не знаю, смогу ли я жить, если их кровь окажется на моих руках.
— Сможете! — жестко сказал седовласый. — Мы освободим вас от жалких оков устаревшей морали. Сожжем ее в костре великой битвы, как сжигали языческих идолов, чтобы вселить в души новую веру. Мы созидаем мир по своим законам, законам зла; что с того, если этот младенец явится из кровавой купели. Земля перенаселена, ее не хватит для всех, жаждущих счастья. Я буду решать, кто его достоин. — Седовласый запрокинул голову, вперив взгляд в невидимую точку на своде. — Кто-то должен взять на себя роль всевышнего, и раз она досталась мне, я сумею быть безжалостным и сильным. Боги всегда жестоки!
Сторн молчал. В его глазах стыло отчаяние, как у самоубийцы, подступившего к самому краю бездны.
— Не терзайте себя, — опустил голову седовласый. — Вы помогли нам и попадете в число избранных. Эта круглая штука, — ткнул он пальцем вверх, — ваш пропуск в рай. В условиях, когда вокруг столько враждебных глаз, человек, способный заменить целую армию специалистов, был подлинной находкой. Но час ваших чудо-конструкций пробьет позднее. Когда мы получим возможность штамповать их тысячами, десятками тысяч, не таясь. А до этого попробуем встряхнуть мир с помощью одного давнего, но надежного способа. Что ж, пусть это и звучит банально, новое — просто хорошо забытое старое, — рассмеялся седовласый, — Согласитесь, неплохая мысль: воплощать прежние идеи, опираясь на силу прежнего, забытого оружия.
Его глаза остановились на стене, где красовалось старинное оружие:
— Стрела этого древнего арбалета еще способна убивать. Но разве в наше время кому-то придет в голову покрывать грудь кольчугой?
— Убийство останется убийством, чем его не оправдывай, — прошептал Сторн. — Я-то знаю, что это значит… — Неожиданный хриплый крик вырвался из его горла: — Вы погибнете, погибнете, и я — вместе с вами! Ненавижу вас…
Серебристая сфера тяжело упала вниз, брызнувший из нее свет хлестнул Сторна по глазам. Вскрикнув, он закрыл лицо ладонями.
— Я предупреждал: не повышайте голос, — хладнокровно напомнил седовласый. — Не беспокойтесь, вы получили всего лишь шоковый заряд. Через несколько минут зрение вернется. Жаль только, — усмехнулся старик, — что вместе с ним не вернется способность видеть вещи в их истинном значении. Хотите, скажу, отчего вы не желаете меня понять и вместо преклонения ненавидите? Потому что я для вас — словно умноженное в тысячу раз отражение собственных преступлений. При этом вы никак не уразумеете, что завтра все переменится, преступление будет считаться подвижничеством, преступники — героями.
Седовласый поднялся и вышел из зала. Сплюснутая сфера, покачиваясь, выплыла следом.
Сторн почувствовал, как сильные руки вновь подхватили его и увлекают прочь. Спустя полчаса он опять находился в своей лаборатории: Сторн долго сидел неподвижно, не в силах пошевелиться. До него донесся пораженный шепот. Подняв голову, Сторн увидел, что охранники с изумлением разглядывают его. Он поднялся, шагнул к зеркальной стене — и… отшатнулся. Из слоистой, блестящей глубины глядело чужое, вытянутое, с ввалившимися глазами старческое лицо. Цепенея от страха, Сторн узнал его. Это был покойный Кирпатрик. Внезапно зеркальная поверхность мутно всколыхнулась, из колеблющейся тьмы явился другой, такой же страшный в немом укоре лик. Профессор Лэкман страдальчески морщил свой и без того изрезанный поперечными складками лоб, будто мучительно и тщетно вспоминал о чем-то бесконечно важном.
Сторн с криком ударил кулаком в скрытое блестящей пленкой изображение. Внезапная острая боль пронзила все его существо. Словно не в отражение, а собственное, ставшее вдруг удивительно хрупким и непрочным, застывшее ледяным комком тело угодила рука, и оно стало рассыпаться — медленно, беззвучно и невесомо на тысячи мелких брызг…
