Юрий Константинов - Преследование
— Любуетесь своим творением?
Низкий слегка насмешливый голос, прозвучавший неестественно гулко в каменных стенах, заставил Сторна вздрогнуть. Он увидел высокого седовласого человека. Характерный изгиб тонких, плотно сжатых губ и круто очерченный выдающийся вперед подбородок придавали его лицу выражение упрямой, ни с чем не считающейся силы. Это лицо могло показаться привлекательным, если бы не светлая странная искра, остро вспыхивающая время от времени в стеклянной глубине упрятанных под тяжело нависавшими надбровными дугами глаз.
Седовласый смотрел на Сторна с тем сдержанным отстраненным любопытством, с каким опытный коллекционер разглядывает занимательный, но не слишком ценный экземпляр очередной бабочки, пришпиленной ко дну коробки. Под тяжелой, давящей беспощадностью этого взгляда Сторн почувствовал желание сжаться в комок.
— Мне сообщили, что вы настаивали на встрече, — небрежно проронил седовласый, опускаясь в кресло напротив. — Что ж, у меня есть несколько минут. Старайтесь не повышать голос и не делать слишком резких движений, — предупредил он. — Эта модель, — бросил короткий взгляд вверх, — сориентирована на мою защиту.
— Я хочу знать, во имя чего работаю, — сказал Сторн, заставляя себя смотреть в колючие зрачки собеседника.
— Запоздалое любопытство, — заметил с иронией седовласый. — Когда мои люди предложили Максу Сторну внушительный гонорар за создание некой конструкции с вполне отчетливыми параметрами, он воздержался от уточняющих вопросов.
— В контракте речь шла всего лишь о системах охраны объектов особой важности, — возразил конструктор.
— Бросьте, Сторн! — отозвался седовласый. — Ребенку ясно, что под этим подразумевалось. Охранные системы не принято оснащать запрещенными видами оружия. А оружие во все времена служило лишь одной цели. Вот вам и ответ. — Он бросил испытывающий взгляд на собеседника, прежде чем произнести: — Мы накануне войны, Сторн. Большой войны.
— Значит, это правда, — прошептал едва слышно Сторн. — Я один буду расплачиваться за всех…
Человек в кресле напротив глядел на него все с тем же выражением отстраненного любопытства в глубоко посаженных, по-змеиному немигающих глазах.
— Господи, но ведь не только я, — бормотал лихорадочно Сторн, — сотни, тысячи великолепных умов веками, сознательно или непроизвольно, творили самые невероятные орудия истребления. Творили, зная, что страшного джинна никогда не выпустят из сосуда, ибо в слепой своей ярости он уничтожит и врагов, и хозяев. Незримые армии специалистов высочайшего класса лелеяли смерть в своих засекреченных лабораториях и на полигонах, но совесть их оставалась незапятнанной: не было жертв, не было крови. Таким специалистам платили щедро, немыслимо щедро, потому-то я и сделал из себя безукоризненную машину для изобретений, — взгляд его затравленно метнулся по сжатому каменными стенами пространству. — Я творил свои жестокие чудеса, зная, какой на них спрос, утешая себя тем, что и на добрые времена хватит. Оказалось, не хватит. Мои оловянные солдатики будут убивать, с каждым новым кровавым шагом превращая меня, своего создателя, в чудовище, которого еще не видел свет.
— Похоже, вы оправдываетесь, — отозвался седовласый. — Перед кем? Если перед собой — дело ваше. Если же этот покаянный монолог рассчитан на тех, кто может обвинить вас во всех смертных грехах, — право, не стоит. Завтра их уже просто не будет в живых. Не мучаться бесплодными сомнениями, а торжествовать должны вы, Сторн. Каждый час приближает нас к рождению нового мира, и вы причастны к этому рождению.
— Нового мира? — переспросил Сторн.
Седовласый поднялся с кресла, шагнул к отдаленной стене. Внезапно она стала прозрачной. Яркий полуденный свет хлынул в зал. Сторну показалось, будто он выплывает в необъятный бирюзовый простор моря. Легкий бриз срывал невесомую пену с волн, бегущих за горизонт. Чайки плавными взмахами крыльев вспарывали наполненный соленой влагой, искрящийся под солнцем воздух.
Фигура седовласого — черный маленький силуэт на фоне огромного излучающего синеву прямоугольника, шевельнулась.
— Через несколько дней море все так же будет катить волны в бесконечность, — услыхал Сторн глухой, дрогнувший в затаенном волнении голос, — и так же будут кричать над ним чайки, а солнце медленно садиться за горизонт. Все будет так же, как миллионы лет тому. И не так, потому что мир обретет новое дыхание, а время — иное измерение. Голова идет кругом, когда я думаю, как немного осталось ждать…
Да, это будет новый, невиданный мир, — качнулся черный силуэт. — Я представлял его до мельчайших подробностей там, на далеком спутнике. Я жил в этом мире, молился на него, утолял жажду в его родниках. Для меня он давно стал реальностью, может, только поэтому я и выдержал бесконечную пытку бездействием в красных, сжигаемых солнцами песках. Он, этот мир, давал мне силы, и, к счастью, меня не покинули ни рассудок, ни ненависть. Это будет мир сильных людей. Людей, которым никто не помешает наслаждаться жизнью. Потому что все, способное помешать, мы просто сметем с лица земли.
Седовласый обернулся, шагнул к креслу, сияющий прямоугольник за его спиной померк, вновь обретая непроницаемую плотность каменной стены.
— Понимаю, — тихо сказал Сторн. — Стать счастливым за счет других. Когда-то и я думал, что подобное возможно…
— Чушь! — оборвал седовласый. Безумная белесая искра вспыхнула в его зрачках. — Человек издревле утверждался на костях ближнего своего и был счастлив этим. Зло, порожденное исконным законом: выживает сильнейший, — заложено в наш генетический код. Оно вечно, неистребимо, а добро всегда служило лишь утешающей сказочкой для тех, кто не обладал коварством или железными кулаками. Почитавшие усмиряющие заповеди «не обидь!», «не украдь!», «не убий!», — выговаривал с отвращением седовласый, — в лучшем случае могли стать святыми. Те же, кто поступал вопреки им, наслаждались властью и силой. Им не надо было дожидаться блаженства, они создавали рай на земле — сами для себя, своими грешными, кровавыми руками. Вглядитесь в себя повнимательнее, Сторн, сбросив с глаз муть самоуничижительных сомнений, и убедитесь: вы поступали точно так же. Признайте: вы потрошили этих яйцеголовых, Кирпатрика и Лэкмана, лишь потому, что желали создать себя — нового, могущественного Сторна. Создать свой рай.
— Пусть так. — Сторн поежился, будто острые зрачки собеседника и впрямь кололи его, усмехнулся с какой-то отрешенной безысходностью: — Да только мой рай оказался адом. Не думаю, что ваш чем-то лучше.
