Стивен Кинг - Истории Хейвена
К этому моменту сама Рут уже пережила слабый припадок, вызванный двойным напряжением от попытки найти Дэвида Брауна и сопротивляться медленному изменению ее мозга.
Ей удалось ухватить пару часов в понедельник утром перед рассветом, чтобы забыться тяжелым сном, а потом она опять была на ногах, выпивая чашку за чашкой кофе и выкуривая сигарету за сигаретой. Она даже не допускала мысли о том, чтобы вызвать помощь извне. Если бы она так поступила, чужаки очень быстро — в течение нескольких часов, думала она — разобрались бы, что Хэвен изменил имя на Кошмарвиль. Стиль жизни Хэвена — если можно было бы так выразиться, — а не пропавший мальчик, стал бы предметом их интереса. И тогда Дэвид пропал бы навсегда.
Хотя солнце уже давно село, было еще по-прежнему тепло. Вдалеке слышался гром, но ни ветра, ни дождя не было. Сверкали зарницы. В зарослях, буреломах и поднимающейся молодой поросли роились и жужжали комары. Хрустели ветки. Люди чертыхались, проваливаясь в лужи и перебираясь через поваленные деревья. Лучи фонарей выписывали бессмысленные зигзаги. Чувствовалась суетливость, но не сплоченность — в конце концов, у них было всего несколько фонарей против воскресной полночи. Психическая связь не принесла в Хэвен чувства мира и гармонии, казалось, совсем наоборот. Рут изо всех сил старалась заставить их двигаться.
После полуночи — скоро уже должно было начаться утро понедельника — мир просто уплыл от нее. Это произошло быстро, как большая ленивая рыба исчезает с мощным и внезапным движением хвоста. Она увидела, как фонарь выпал из ее пальцев. Это выглядело так, как будто она смотрела кино. Она почувствовала горячие струйки пота на щеках, лоб внезапно похолодел. Постоянно растущая жуткая головная боль, мучившая ее весь день, исчезла с внезапным безболезненным хлопком. Она услышала это, как будто кто-то в глубине ее мозга натянул дребезжащую струну. В какой-то момент она вдруг ясно увидела яркие разноцветные ленты потоков, протекающих через дрожащие серые каналы ее мозжечка. Затем у нее подкосились колени. Рут упала вперед в глухой кустарник. В отблесках света фонаря она смогла разглядеть шипы, они выглядели длинными и жестокими, но кустарник показался ей мягким, как пуховая подушка.
Она попыталась позвать на помощь и не смогла.
Они и так услышали.
Послышались приближающиеся шаги. Перекрещивались лучи фонарей. Кто-то
(Джуд Таркингтон)
столкнулся с кем-то еще
(Хэнком Баком)
и между ними сверкнула моментальная искра ненависти.
(отойди с дороги ты чучело)
(я заеду тебе сейчас этим фонарем Бак клянусь Богом я это сделаю)
Потом мысли сфокусировались на ней с истинной и непритворной
(мы все любим тебя)
лаской — но, о, это была ласка стального зажима, и она пугала ее.
Руки нашли ее, перевернули и
(мы все любим тебя и мы поможем тебе "превратиться")
аккуратно подняли ее.
(И я люблю вас… сейчас, пожалуйста, найдите его. Сконцентрируйтесь на этом, сконцентрируйтесь на Дэвиде Брауне. Не противьтесь, не спорьте)
(Мы все любим тебя Рут)
Она увидела, что многие из них плакали, и именно сейчас она заметила (как бы ей этого ни хотелось), что остальные сердито ворчали, поднимая и опуская губы, и поднимая их снова, как собаки вот-вот готовые броситься в бой.
5
Эд Маккин отвез ее домой, и Хейзл Маккриди уложила ее в постель. Она погрузилась в дикие, путаные сны. Единственное, что она смогла вспомнить, был образ Дэвида Брауна, цепляющегося за остаток своей жизни в почти лишенном воздуха пространстве — он лежал на черной земле под черным небом, усыпанным ослепительными звездами, земля была жесткой, пересохшей и потрескавшейся. Она видела кровь, выливающуюся у него изо рта и из носа, лопнувшие глаза. Она проснулась, сидя в кровати и задыхаясь.
Потом она позвонила в ратушу. Хейзл взяла трубку. Практически все дееспособные мужчины и женщины города были в лесу заняты поисками, сказала Хейзл. Но, если они не найдут его до завтра… Хейзл не закончила фразу.
Рут вновь присоединилась к поискам, которые передвинулись уже на глубину десять миль в лес, в десять утра во вторник.
Ньют Берринджер, взглянув на нее, сказал:
— Тебе
(нечего делать здесь. Рут)
— и ты знаешь об этом, — закончил он вслух.
— Мне есть что делать, — ответила она с нехарактерной для нее резкостью. И дай мне спокойно заняться этим.
Она провела здесь весь долгий, душный день, перекликаясь до тех пор, пока почти совсем не охрипла. Когда сумерки вновь стали сгущаться, она позволила Бичу Джернигану отвезти ее обратно в город. В кузове грузовика Бича было что-то, накрытое брезентом. Она не представляла себе, что бы это могло быть, да ей и не хотелось думать об этом. Она отчаянно хотела остаться в лесу, но силы оставили ее, и она подумала, что, если с ней снова случится припадок, они не позволят ей вернуться. Она заставила себя поесть и поспать около шести часов.
Она сделала себе сэндвич с ветчиной и не стала пить кофе — напротив, ей хотелось молока. Она прошла в классную комнату, присела и разложила свой небольшой завтрак на своем столе. Она сидела, разглядывая своих кукол. Они в ответ разглядывали ее стеклянными глазами.
Не шутить, не хохотать, пришло ей в голову. Квакеры сели заседать. Покажешь зубы иль язык…
Мысль исчезла.
Она прикрыла глаза, она не совсем еще проснулась и медленно возвращалась к реальности, и чуть позже взглянула на часы. Ее глаза расширились от удивления. Она принесла сюда свой завтрак в половине девятого. Он был до сих пор здесь, под рукой, но сейчас было уже четверть двенадцатого.
И…
…и несколько кукол были передвинуты.
Немецкий мальчик в своих альпийских шортах — Ледорхозенах — сидел напротив Эффанби-леди вместо того, чтобы сидеть между японской куклой в кимоно и индийской куклой в сари. Рут поднялась, ее сердце быстро и гулко стучало. Китайская кукла Хоупи сидела на подоле холщового удуна — гаитянской куклы с белыми крестиками вместо глаз. И русский мужик-моховик лежал на полу, уставясь в потолок, голова его свернулась набок, как у повешенного.
Кто передвигал моих кукол? Кто был здесь?
Она дико озиралась по сторонам, сейчас ее напуганный, спутанный рассудок ожидал увидеть Элмера Хейни, избивавшего своих пасынков, а теперь стоящего в полутемной большой комнате наверху, которая была студией Ральфа, ухмыляясь своей впалой, тупой улыбкой. Я сказал тебе, женщина: не лезь не в свое дело, сука.
Ничего. Никого.
Кто был здесь? Кто передвинул…
Мы сами передвинулись, дорогая.
