Сергей Герасимов - Единоборец
В моем теле вмонтировано несколько функций быстрого перемещения, но в густом лесу они бесполезны. Несколько раз мне удается воспользоваться антигравитационным генератором, для того, чтобы перепрыгнуть через большие завалы. Реку я перехожу по мостику. Рыбоподобные твари выпрыгивают из воды со всех сторон. Я ловлю одну из них на лету и разрываю пополам. Внутри вполне съедобная икра с приятным привкусом желатина и азотной кислоты. Я тоже человек, и мне тоже нужно есть. Насытившись, я отправляюсь дальше.
Вскоре я обнаруживаю, что в густом лесу гораздо легче передвигаться по ветвям, чем по грунту: не приходится продираться сквозь кустарник. Сейчас я ориентируюсь по запаху: наш с Кларой след останется в этом лесу еще на несколько недель. Потеряться невозможно. Вскоре я ощущаю запах постороннего человеческого тела. Постороннего, но знакомого. Я замираю на ветвях, стараясь стать невидимым. Через несколько минут я вижу процессию карликов, движущуюся под деревьями. Шесть человек, которые идут по моей тропе, но в обратную сторону. Они собираются поймать Клару. Придется с ними поговорить.
Я спрыгиваю с дерева, и поначалу они принимают меня за обезьяну. Кричат и машут руками, пытаясь меня прогнать. Я включаю фонарь, и они видят свою ошибку. Они достают короткие трубки, напоминающие простое оружие. Вряд ли их оружие может быть опасно для меня. Я, не обращая на трубки внимания, делаю шаг навстречу карликам. Несколько коротких стрел вонзаются в мою грудь. Все происходит так быстро, что я даже не успеваю удивиться.
5
Я открываю глаза и обнаруживаю себя на больничной койке из какого-то старого фильма. Обстановочка вокруг подошла бы началу прошлого века, она бы считалась нормальной даже в конце двадцатого. Я осматриваю свое тело и убеждаюсь лишь в одном: это определенно не мое тело. Оно вялое, как вареная колбаса. Это не может быть телом единоборца. Я проверяю движения и некоторые рефлексы. Все замедленно раз в десять, не меньше. Пошевелив пальцами, я убеждаюсь, что подвижность ограничена, как у паралитика. Во рту гнусный вкус. Это даже гнуснее, чем мясные консервы. Не зря древние люди были вынуждены чистить зубы по три раза в день. Вокруг только неподвижные предметы, и выглядят они довольно реально. Но эта реальность меня не обманывает. Сейчас придет кто-нибудь, вероятно, врач, и постарается убедить меня, что я на самом деле добропорядочный гражданин двадцатого или двадцать первого столетия, у которого было психическое расстройство: он воображал себя неким фантастическим единоборцем. У меня наверняка будет семья и куча детишек, которые меня жутко любят. Они очень обрадуются моему выздоровлению. У меня будет благополучная жизнь, с которой не хочется расставаться, хорошая работа, деньги, друзья и все остальное. Это называется майнд-ловушка. Она слеплена так, чтобы мне хотелось задержаться в этом мире подольше. Пока я буду здесь, мое бессознательное тело будут убивать там. Убивать всеми возможными способами. Пока я здесь, мое тело не может сопротивляться.
Я встаю с постели и бросаюсь к двери. Оборачиваюсь и фиксирую взглядом циферблат часов. Так и есть. Чтобы распознать майнд-ловушку, нужно смотреть на те предметы, которые движутся достаточно медленно. Они обычно прорисованы хуже всего, можно заметить подделку. Это связано с квантованной прорисовкой скоростей: скорости в майнд-ловушке всегда распределены по уровням, наподобие энергетических уровней атомов водорода. Основной уровень нулевой. Между основным и первым есть заметный промежуток, а все остальные промежутки поменьше. Поэтому профессионал всегда отличит ловушку от реальности. Я смотрю на минутную стрелку часов и вижу, что она слегка расплывается в своем, почти незаметном, движении. Часовая не движется вовсе. Наверное, мои глаза слишком примитивны, чтобы заметить ее перемещение. Я открываю дверь и наталкиваюсь на врача в халате. Позади него два дебелых санитара. Врач надевает на нос очки и с любопытством смотрит на меня. Если его сейчас хорошенько ударить, например, сорвать бровь, то под бровью окажется не окровавленная плоть, а непрорисованная пустота: все предметы в ловушке раскрашиваются только по поверхности. Я не проверяю свое предположение, учитывая двух санитаров и слабость своих мышц. Очки он надел. Может быть, у него еще и пенсне есть?
– Вы отстали от моды, – говорю я. – Очки не носят уже сто лет. Не носят даже неформалы.
– О, молодой человек, – отвечает он, – вы все еще во власти бреда. – Уверяю вас, сейчас вы находитесь в Москве две тысячи четвертого года.
У него располагающая внешность и он любит поговорить. Все это рассчитано на то, чтобы подольше меня задержать. Если он втянет меня в разговор, мои враги получат еще несколько минут.
Оттолкнув его, я бросаюсь на санитаров. Они сильнее и быстрее, но у меня есть знание: я успеваю прижать нужную точку на шее одного из них, и он рушится на пол, как башня. Второй не успевает меня схватить. Я со всех ног бросаюсь по коридору. Сердце хлопает крыльями, как раненая летучая мышь. Лучше сразу умереть, чем жить с такой трухлятиной. Окна здесь забраны решетками, но есть надежда на двери. В дверях я оборачиваюсь и вижу, что второй санитар целится в меня из пистолета. Из ловушки есть два выхода: побег и смерть. В обоих случаях ты возвращаешься в реальную жизнь. Ловушка никогда не покрывает область пространства большую, чем несколько квадратных километров. Стоит выйти за границу ловушки, и ты возвращаешься. Если же тебя застрелят, или прикончат другим способом, ты тоже вернешься домой. Но здесь есть серьезный риск. Каждый думает: а вдруг это не ловушка? Вдруг я на самом деле живу в двадцать первом веке? Зачем же тогда получать пулю?
Я прыгаю на лестницу и ощущаю, как несколько пуль вонзаются в плоть. В спину и в затылок. Вокруг темнота. Во рту вкус крови. Вот оно. То, что нужно. Я дома. Сколько я отсутствовал?
Для начала нужно оценить обстановочку. Невесело, совсем невесело. Карлики постарались на славу: от меня осталась одна голова, лишенная средств передвижения. Что они сделали с моим телом? С моим прекрасным телом? Голова насажена на сук, конец которого торчит у меня между зубов. Я напрягаю челюстные мышцы, откусываю этот неприятный предмет и выплевываю. Что дальше? Где мое тело и как его найти? Большинство внутренних органов начнут разлагаться уже через сорок минут после отделения головы. Голова, конечно, пока поживет сама, батарея позволяет, но все равно со временем умрет на этом суку без воды и пищи. Черт побери, какое же оружие использовали эти маленькие твари? Они все же сумели проткнуть мою кожу.
Минута уходит на восстановление отрезанного языка. Не понимаю, зачем они это сделали, эти извращенцы. Чем им мешал мой язык? Язык постепенно отрастает, но двигаться он все равно не может, ему мешает коряга в моей глотке. Наверняка карлики отрезали еще что-то, но мои запасы питательных веществ уже почти исчерпаны. Отрастить уши или нос я уже не смогу.
Мои глаза могут смотреть только вверх и в стороны. Я не знаю, что творится внизу. Судя по запаху, люди ушли и утащили мое исковерканное тело. Во всяком случае, его нет поблизости. Сверху на мое лицо падает несколько листьев. Я пытаюсь их сдуть, забыв, что не имею легких. Впрочем, это не листья. Листья ведь не умеют ползать. Плоские легкие существа ползут по моему лицу и присасываются к ранам. Вот зачем, оказывается, карлики уродовали голову: чтобы привлечь этих кровососов. Вначале они выпустили в меня несколько стрел с информационным ядом, а потом, пока мой мозг гулял по миражам другой реальности, они уничтожили тело, ободрали голову и повесили ее, беспомощную, на ветку. Теперь кровососы ее постепенно сожрут. Ну, это мы еще посмотрим.
Большинство моих дополнительных функций расположено, все-таки, в мозгу. А мозг пока еще со мной. Я продолжаю отращивать язык. Я бросаю на это дело все запасы челюстных мышц и кожи. Язык вытягивается тонкой полоской сантиметров на двадцать. Зато теперь моя нижняя челюсть отвисает, жевать я больше не могу. Если я не найду свое тело и не заправлюсь от него, то умру от истощения. Языком я прогоняю назойливых паразитов, которые все-таки успели крепко впиться в плоть, а потом пытаюсь уцепиться за ствол. Ствол довольно гладкий, и язык соскальзывает. Не хватает длины. Но во мне уже нет мягких тканей, которые можно было бы перестроить в мышцы языка. Я делаю свой язык тонким, как у змеи. Теперь я могу схватиться за ствол, но язык слишком слаб, чтобы раскачать голову. Я попеременно включаю генератор и напрягаю язык. Голова понемногу раскачивается. Гадкие карлики насадили ее плотно, но сук оказался голым, без коры, а потому скользкий. После двадцати минут усилий мой антигравитационный генератор отрывает голову от дерева. Сейчас она больше напоминает голый череп. Язык свисает как веревка.
Я взлетаю и принюхиваюсь. Вот она, тропа, подо мной. Бросаюсь в погоню. Если не успею, то мне конец.
