Олег Мороз - Проблема SETI
Я осталась в комнате одна. Огляделась с любопытством: второй раз в жизни я в редакции (а по сути — в первый: прошлое, первое мое посещение прошло для меня как в тумане). Стены — действительно казенные, в каких-то темных пятнах, хотя видно, что их покрасили недавно: покрасили кое-как, тяп-ляп, и старые пятна проступили сквозь краску. На одной из стен, на гвоздиках, — оттиски газетных страниц, окантованные жирными черными линейками, с какими-то крупными надписями на полях: «Подписная», «Редакторская», «Свежая голова»… Некоторые уже пожелтели: давно, должно быть, висят. Письменный стол завален рукописями (а я что говорила: как же, нечего им печатать!). Там же куча каких-то телефонов без дисков. Некоторые из них то и дело начинают трезвонить. Звонок резкий, пронзительный, требовательный. В углу журнальный столик с двумя креслами. На столике сифон и огромная пишущая машинка. «Оптима». Такая же, как у нас в конторе. Впрочем, нет, эта электрическая. В машинке торчит лист бумаги, наполовину заполненный сочными черными строчками (оторвала я ученого мужа от дел; когда я вошла, он печатал на машинке, после перенес ее с письменного стола на журнальный).
…Рыбников вернулся минут через пятнадцать. Красный как рак. Не говоря ни слова, сел за стол, уставился в какую-то точку на стене. Одной рукой подпер щеку, другой барабанит по столу.
— Ну, что?
Он пожал плечами: дескать, я же вам говорил… Я заметила: руки у него дрожат.
— Юрий Александрович…
Он шевельнулся неопределенно.
— Может, мне самой сходить к этому… к дежурному?..
Снова пожатие плеч: мол, поступайте как знаете, я — пас.
— Как мне к нему пройти?
Он жестом показал: как выйдете — направо.
И вот я отправляюсь к дежурному редактору.
Если бы еще вчера мне сказали, что сегодня я буду действовать таким образом, я сочла бы такого человека-который бы мне это сказал — ненормальным. Прервать отпуск, помчаться в Москву с тайной мыслью во что бы то ни стало помешать этой публикации (а о том, чтобы помешать, я, должна вам признаться, стала думать уже в самолете, не только ревела в это время) и вот уже действовать в прямо противоположном направлении. Причем как действовать! Ведь я буквально иду напролом, лезу на рожон, я сознаю это. Принося в жертву не только себя, но и других, ни в чем не повинных людей, таких, как этот Рыбников. Откуда во мне это почти фанатическое упрямство? Я и сама не знаю. После того как я приняла решение, я больше не раздумываю, я просто стараюсь привести его в исполнение, любыми средствами. Должно быть, это во мне отцовское…
Так, вот и табличка: «В. И. Торидзе». Вхожу в «предбанник». Секретарша нехотя отрывает взгляд от какого-то романа.
— Вы к кому?
— К Вахтангу Ивановичу…
А сама уже тяну на себя неприступную, обитую строгим черным дерматином дверь. Дверь, оказывается, двойная: за наружной еще внутренняя имеется. С этой легче: ее достаточно толкнуть. По тому, как я научилась справляться со здешними дверями, можно заключить, что я почти уже освоилась в этом здании.
Картина, которая предстает моим глазам, не очень сильно отличается от нарисованной Рыбниковым. Действительно, на столе Вахтанга Ивановича залежи гранок, и он, как видно, не столько их читает, сколько обдумывает общую, не очень веселую ситуацию.
Тем не менее взгляд его опущен, и он пока что не догадывается, кто к нему пожаловал.
Но вот он поднял глаза, и лицо его изобразило нескрываемую досаду.
— Чем могу служить?
Снова меня охватывает ужасная робость, как тогда, в первый мой визит к Рыбникову. Но отступать поздно. Я лепечу что-то бессвязное насчет анкеты, насчет внеземных цивилизаций… Я вижу, как с каждым моим словом хозяин кабинета садится в своем кресле все прямее и прямее, и потом начинает медленно подниматься, точно его подтягивают каким-то невидимым укрепленным на потолке домкратом. Лицо его делается совершенно серым, глаза же, напротив, наливаются кровью.
— Какая анкета?.. Какие цивилизации?.. — говорит он тихим голосом, в котором, однако, слышится с трудом сдерживаемый гнев. — Что же это такое в самом деле? Этот сумасшедший Рыбников полчаса мне тут голову морочил, а теперь вы… Вы же видите, сколько у меня работы… — Он кивает в сторону заваленного гранками стола. При этом кивке я вдруг замечаю, что стол этот каких-то неестественно громадных размеров. — Вы что же, сговорились все в самом деле? Пожалейте вы меня, старика!
И тут, в этот самый момент, храбрость возвращается ко мне. Больше всего ведь боишься невидимого противника. Как только ты его увидишь, услышишь его голос — страх сам собой исчезает. Не знаю, как у вас, а у меня так.
— Вахтанг Иванович, я хотела бы с вами поговорить спокойно. Я не отниму у вас много времени.
— Ну, не могу я с вами ни секунды говорить, дорогая вы моя! Не могу…
На этот раз в его голосе уже звучит открытое раздражение. Это критический момент. Либо мне надо повернуться и выйти, либо… Меня тоже охватывает злость. И еще — какой-то спортивный азарт.
— Вахтанг Иванович, вы пожилой человек. Ровесник моего отца. Нет, даже, пожалуй, старше. Я знаю, в ваше время еще ценилась вежливость… Женщине прежде всего предлагали сесть…
— Прошу вас, садитесь, дорогая моя, — он делает какой-то преувеличенно галантный жест. — Но уверяю вас, у меня нет ни секунды времени для разговоров с вами… Руфина Андреевна, — говорит он по переговорному устройству, — я вас попрошу: позвоните в отдел искусства — пусть срочно дадут гранки Смоктуновского…
— Вахтанг Иванович, к вам, вероятно, не так уж часто, особенно в этом служебном кабинете, обращаются со слезной просьбой — спасти семью! Пусть незнакомую вам, но семью.
Я продолжаю гнуть свое: единственный мой шанс чего-то добиться или, по крайней мере, задержаться в этом кабинете еще минуту—другую — это вызвать шок.
Он только руками разводит: дескать, ну, знаете ли, дорогая моя, мне в моем положении сейчас только этого недоставало — кого-то спасать!
— Дело в том, что автор этой злополучной анкеты — мой муж, Виктор Борисов. Да, кстати, я не представилась вам: Борисова Лидия Сергеевна…
Он опять расшаркивается с тем же полукомическим и вместе раздраженным видом: ну, сколько же еще времени можно отнимать у человека!
— …Для него эта анкета очень важна. Вы даже представить не можете, как она для него важна. Знаете, мой муж принадлежит к тому самому разряду чудаков не от мира сего, которых, говорят, было много в ваше время, но которые сейчас уже почти все перевелись… Увы!
Помимо шока, я еще как-то пытаюсь его зацепить при помощи «его времени». А вдруг в самом деле. Старики сентиментальны. Нахлынут воспоминания, размягчится душа…
