Айзек Азимов - Установление – 1
– Наверное, да. По крайней мере, я считаю насилие неэкономичным способом достижения целей. Всегда имеются лучшие варианты, хотя иногда они бывают не столь очевидны.
– Да. Я слышал о вашем знаменитом изречении: "Насилие – последнее прибежище некомпетентных". И все же, – регент почесал ухо в притворной рассеянности, – я бы не назвал себя таким уж некомпетентным.
Хардин вежливо кивнул, не сказав ни слова.
– И, несмотря на это, – продолжал Виенис, – я всегда верил в непосредственные действия. Я верил, что надо прокладывать прямой путь к цели и следовать по этому пути. Я многого добился таким образом и с полным правом надеюсь достичь еще большего.
– Я знаю, – вмешался Хардин. – Полагаю, вы прокладываете описанный вами прямой путь для вас и ваших детей, – путь, который ведет прямо к трону, – если учесть недавнюю трагическую гибель отца короля, вашего старшего брата, и хрупкое здоровье самого короля. Ведь у него хрупкое здоровье, не правда ли?
Виенис нахмурился при этом выпаде и заговорил жестче.
– Я бы посоветовал вам, Хардин, избегать определенных тем. Вы, может быть, считаете, что как мэр Терминуса имеете право делать… э… неразумные замечания, но, прошу вас, разуверьтесь в этом. Я не из тех, кого можно запугать словами. Моя жизненная философия всегда заключалась в том, что трудности исчезают, если их встречаешь открыто, и я никогда не отворачивался от них.
– Я в этом не сомневаюсь. И перед какой же именно трудностью вы отказываетесь отступить в данное время?
– Трудность, Хардин, состоит в том, чтобы убедить Установление сотрудничать. Ваша мирная политика, видите ли, привела вас к совершению ряда очень серьезных ошибок – просто потому, что вы недооценили смелость своего соперника. Не все, подобно вам, так боятся прямых действий.
– К примеру? – поинтересовался Хардин.
– К примеру вы явились на Анакреон в одиночестве и в одиночестве же проследовали за мной в мои покои.
Хардин осмотрелся по сторонам.
– А что в этом плохого?
– Ничего, – сказал регент, – за исключением того, что снаружи этого помещения находятся пять полицейских стражников, хорошо вооруженных и готовых открыть огонь. Я не думаю, чтобы вы смогли уйти, Хардин.
Брови мэра поднялись.
– А я и не намереваюсь тут же уходить. Значит, вы так меня боитесь?
– Я вас вовсе не боюсь. Но это, может быть, продемонстрирует вам мою решимость. Будем называть это жестом с моей стороны.
– Называйте как вам угодно, – безразлично произнес Хардин. – Я не буду переживать по поводу этого инцидента, как бы вы его не назвали.
– Я уверен, что со временем ваше отношение изменится. Но вы сделали и другую ошибку, Хардин, более серьезную. Планета Терминус, как кажется, почти совершенно не защищена.
– Естественно. Чего нам бояться? Мы не угрожаем ничьим интересам и служим всем одинаково.
– И, оставаясь беспомощными, – продолжал Виенис, – вы любезно помогли нам вооружиться, особенно способствуя развитию нашего собственного флота, великого флота. В сущности, такого флота, которому после вашего дара – имперского крейсера – сопротивляться невозможно.
– Ваше высочество, вы тратите время зря, – Хардин сделал движение, словно поднимаясь с кресла. – Если вы намереваетесь объявить войну и информируете меня об этом обстоятельстве, то позвольте мне немедленно связаться с моим правительством.
– Сидите, Хардин. Я не объявляю войны, и вы не свяжетесь со своим правительством. Когда война разразится – она не будет объявлена, Хардин, а разразится, – Установление в должное время будет проинформировано о ней атомными бластерами Анакреонского флота во главе с флагманом "Виенис", некогда крейсером имперского флота, под общим командованием моего собственного сына.
Хардин нахмурился.
– И когда же это произойдет?
– Если вам в самом деле интересно, то… Корабли флота покинули Анакреон ровно пятьдесят минут назад, в одиннадцать, а первый выстрел раздастся сразу же на подходе к Терминусу, завтра в полдень. Вы можете считать себя военнопленным.
– Я именно им себя и считаю, ваше высочество, – сказал Хардин, все еще хмурясь. – Но я разочарован.
Виенис презрительно фыркнул.
– И все?
– Да. Я думал, что момент коронации – полночь – будет более подходящим временем для отправки флота. Видимо, вы хотели начать войну, оставаясь регентом. В противном случае все было бы еще более драматично.
Регент уставился на него.
– О Космос! Что это вы несете?
– А вы не понимаете? – мягко сказал Хардин. – Я назначил мой контрудар на полночь.
Виенис вскочил с кресла.
– Вы мне тут не блефуйте. Никакого контрудара нет. Если вы рассчитываете на поддержку остальных королевств, то забудьте о ней. Их флоты, даже вместе взятые, не сравнятся с нашим.
– Я это знаю. Я не собираюсь стрелять ни разу. Просто неделю назад было разослано сообщение о том, что сегодня, начиная с полуночи, планета Анакреон попадает под интердикт.
– Интердикт?
– Да. Если вы не понимаете, я поясню. Все жрецы на Анакреоне забастуют – если я не отменю приказа. Но я не могу его отменить, пока меня удерживают без средств связи; да и в противном случае я бы этого не сделал! – он подался вперед и добавил с неожиданным оживлением: – Соображаете ли вы, ваше высочество, что нападение на Установление есть не что иное как омерзительнейшее святотатство?
Виенис явно старался овладеть собой.
– Избавьте меня от этого, Хардин. Оставьте эти разговоры для толпы.
– Мой дорогой Виенис, а для кого же, как вы думаете, я их оставил? Полагаю, что в течение последнего получаса каждый храм на Анакреоне окружен толпой, внимающей жрецу, который посвящает их в это самое обстоятельство. На Анакреоне не останется ни одного мужчины, ни одной женщины, не поставленных в известность о том, что их правительство развязало коварное, неспровоцированное нападение на центр их религии. Но до полуночи осталось лишь четыре минуты. Вы лучше пойдите вниз, в бальный зал, чтобы понаблюдать за событиями. Я же буду здесь, в безопасности, с пятью стражниками за дверью.
Он откинулся в кресле, налил себе еще бокал локрисского вина и уставился в потолок с видом полного безразличия. Охваченный яростью Виенис выбежал из комнаты.
Шум в зале среди знати к этому времени утих, и широкий проход к трону расчистился. Лепольд теперь восседал на нем: руки на подлокотниках, голова поднята, лицо каменное. Огромные канделябры потускнели, и в рассеянном многоцветном свечении крошечных атомных ламп, вделанных в сводчатый потолок, гордо сияла царственная аура, высоко вздымаясь над головой Лепольда в виде сверкающего венца.
