Андре Лори - Рубин Великого Ламы
Было прекрасное утро, ясное и свежее. С высокой площадки, где стояла эта огромная машина, резко выделяясь на голубом фоне неба, каждый мог ее рассмотреть во всех подробностях.
Это было нечто вроде колоссального бумажного змея, восьмидесяти метров в длину и ста пятидесяти в ширину, поддерживаемого тридцатью столбами в двадцать метров вышины, которые походили на фантастические ноги слона, а в действительности были эластичными колоннами.
Под средней осью этого змея, по двум параллельным линиям, в промежутках между столбами помещалось двенадцать могучих винтов, покрытых алюминиевыми сетками. Посреди моста, или палубы, возвышалась двухэтажная постройка из лакированного дерева, похожая на рубку парохода, где помещались салон и каюты. Спереди — места для экипажа, а в уровень с винтами — машинные отделения, причем для движения каждого винта было особое отделение с машиной. Там и сям на площадке виднелись стеклянные украшения, корзинки с цветами, окруженные прямоугольными ширмами; лари с товарами, лодки, баркасы и многое другое. Вокруг всей палубы шла шелковая сетка на медных колонках.
Общий вид поражал своей легкостью и в то же время своей мощью; впечатление легкости производил металлический пол со своими грациозными постройками, Похожими на игрушечные домики; а впечатление мощной силы появлялось при взгляде на огромные винты, на Длину и ширину осей и массивные ноги из стали и каучука, на порывистые струи пара и черного дыма, который с ревом выбрасывали паровые машины.
Вокруг площади, на которой возвышалась «Галлия» шел барьер, охраняемый многочисленными констеблями, которые сдерживали толпу; а толпа все росла и росла. К полудню стали собираться приглашенные для осмотра воздушного корабля, где для них был приготовлен прощальный завтрак. Посетители взбирались на аэроплан по винтовой лестнице, которая, подобно кружеву, обвивала спускавшийся столб и поднималась вместе с ним.
Очень скоро на блестящей паркетной платформе аэроплана запестрели нарядные туалеты, светлые зонтики и весенние шляпы; послышался шум голосов, веселый смех, приветствия и восклицания удивления.
Среди дам выделялась леди Темпль с победоносным выражением от триумфа своего мужа; мистрис Рютвен, окруженная своими дочерьми, Мюриель, прекрасная, как всегда, но сегодня с каким-то непонятным, таинственным выражением на лице.
Мистрис Петтибон была не менее прекрасна и замечательна. В дорожном платье, что вполне понятно, она выделялась особенной элегантностью костюма. Уже разошелся слух, что она принята в состав экипажа, и теперь все рассматривали ее с любопытством.
В этой густой толпе сначала трудно было заметить чье-нибудь отсутствие. Однако то тут, то там можно было услышать разговор вроде такого.
— Вы знаете, ведь Боба Рютвена здесь нет! Почему бы это? Ведь он с таким увлечением и жаром относился к экспедиции!
— Дуется, вероятно.
— Почему же это?
— Разве вы не знаете? Ведь он на все соглашался, даже чистить сапоги, чтобы только попасть в состав экипажа. Но не было никакого средства: полное фиаско!
— Милый мальчик! Я сержусь на него, но дуться, как вы говорите, это едва ли на него похоже…
В другом месте удивлялись, почему не слышно и не видно Фицморриса Троттера. И действительно, это был факт редкий и необыкновенный; каждый знал, что милый холостяк считал бы для себя величайшим несчастием, если бы какой-нибудь пир состоялся без него. В этом заключалась вся его жизнь и деятельность, — принимать участие во всяком собрании, и никто не мог объяснить, по внезапной ли болезни или по какой случайности произошло это странное отсутствие.
— Нет Фицморриса! Этому даже не верится! — говорил кто-то.
— Вы в этом убеждены?
— Да, да. Я его искал, чтобы взять в проводника. Никто не бывал так хорошо осведомлен обо всем, как он. Куда мог бы он пропасть?
— Может быть, какой-нибудь бродяга внезапно подцепил его…
— Говорят, что бедняга совсем упал духом.
— Он был в полной уверенности, что попадет в экспедицию, и сильно рассчитывал поправить этим свои дела; отказ же мог довести его до отчаяния.
— Чего же вы хотите? Не нужно строить свое будущее на таких шатких основаниях.
— А вы сами разве не пробовали?
— Точно так же, как и вы, мой милый! Но ни вы, ни я не ставили всего на карту.
— Ах! Это стоило того, чтоб попытаться!
— Совершенно справедливо, но из этого не следует, чтобы неудачу принимать так близко к сердцу!
В группе, где были Темпль и Рютвены, очень удивлялись, невидя леди Дункан и ее дочери. Сам Оливье Дерош, хотя очень занятый и озабоченный, то и дело бросал на дверь взоры, полные беспокойства. Накануне вечером он долго засиделся у леди Дункан, и Этель показалась ему такой милой и простой, такой необыкновенно любезной, какой он никогда ее не видел. Был ли это только интерес к нему как к путешественнику, или, быть может, он должен был понять это как поощрение?.. Уже давно она занимала главное место во всех его мыслях, имела сильное влияние на его решения. Даже страстное увлечение своим предприятием, казалось, отступало на задний план; и когда наконец ценой всех усилий он достиг желаемого, то должен был сознаться, что триумф этот будет горек, если для него он должен покинуть Этель; и особенно горько покидать ее, не зная, сочувствует ли она ему; может быть, напротив, ее внезапная холодность и сдержанность была предупреждением, чтобы он не решился на безрассудный шаг.
И в этот последний вечер в их отношениях проявилась такая полная гармония, такое неожиданное доверие, что если бы еще минуту он побыл с ней наедине, то не мог бы удержаться и не спросить, — как следует, по обычаю, — согласна ли она соединить свою жизнь с его. Но злая случайность точно нарочно преследует эти короткие минуты интимности, он потерял такую минуту и не мог ее найти. Появилась Мюриель Рютвен, раздраженная, с очевидным намерением привлечь его внимание. Не то, чтоб маленькая кокетка рассчитывала конкурировать с Этель, вовсе нет. Уже давно она созналась, как настоящий философ, в полной бесполезности усилий в этом направлении; но, по необъяснимому капризу, в этот вечер она проявила вдруг необыкновенную любознательность ко всему, что касалось аэроплана, стала расспрашивать о его размерах, числе кают, обстановке, книгах, туалетных принадлежностях и обо всем прочем, что находилось на аэроплане. Она задавала тысячу вопросов о мистрис Петтибон, хотела знать, будет ли с ней горничная; допытывалась о точных пунктах остановок, словом, сделала допрос по всем правилам.
Любезно, с привычным добродушием, Оливье отвечал, что мистрис Петтибон берет с собой горничную, что «Галлия» по расписанию, послезавтра, опустится в Коломбо, на Цейлоне.
