Герберт Уэллс - Пища богов (пер. Тан)
— Одна-ако! — воскликнул он, попробовав взять его на руки.
Направляясь в глубокой задумчивости к церкви, он встретил доктора, спешившего к Каддльсам, и схватил его за руку.
— Что ж это такое делается? — сказал он. — Читали вы газеты?
Доктор отвечал утвердительно.
— А ребенка видели? Что все это значит? Осы, дождевики, дети, а? Совершенно неожиданно. Хоть бы еще в Америке, а то у нас, в Кенте…
— Трудно сказать, что все это значит, — отвечал доктор. — Но насколько я мог исследовать симптомы…
— Ну?
— По-моему, это — гипертрофия. Общая гипертрофия.
— Гипертрофия, вы думаете?
— Да, общая, распространяющаяся на все ткани, на весь организм. Между нами говоря, я почти уверен, что это так. Но все же надо быть осторожным в диагнозе.
— Положим, — сказал викарий, заметно обрадованный тем, что доктор понимает, в чем дело. — Но все-таки как же это она так сразу охватила целую область?
— Это опять-таки трудно сказать, — отвечал доктор задумчиво.
— Помилуйте, в Уршоте, здесь… Ведь это похоже на эпидемию.
— Да, я тоже так думаю, — согласился доктор. — Во всяком случае, очень напоминает. Мы, пожалуй, имеем право назвать это эпидемической гипертрофией.
— Но вы не думаете, чтобы она была заразительна? — спросил викарий.
— Этого я не могу сказать, — отвечал доктор, потирая руки и улыбаясь.
— Но ведь если гипертрофия прилипчива, так и мы можем заразиться! — воскликнул викарий, вытаращив глаза от страха. — Я только что был там… — прибавил он. — Так не лучше ли будет… пойти домой, принять ванну и окурить свое платье?
Не дождавшись ответа, викарий быстро повернулся и пошел вверх по улице, а доктор, посмотрев ему вслед, направился домой. Но по дороге он рассудил, что болезнь появилась в поселке больше месяца назад, а до сих пор никто, кроме маленького Каддльса, не захворал. Поэтому, после некоторого колебания, он решился быть храбрым, как следует доктору, и рисковать, как подобает мужчине.
И он ничего не проиграл от этого, конечно, так как Гераклеофорбия ни на него, ни на викария подействовать не могла — рост их навсегда уже остановился.
7
Спустя несколько дней после этого разговора и после сожжения фермы в Хиклиброу Уинклс пришел к Редвуду и показал ему оскорбительное анонимное письмо. По скачущим буквам было видно, что писавший пытался изменить свой почерк.
«Вы, господа, только воспользовались естественным явлением для рекламы вашей Пищи, — писал неизвестный автор. — Позвольте вам сказать, что Пища эта никуда не годится, и ее действие лишь случайно совпало с появлением эпидемической гипертрофии, весьма заразительной и совершенно от вас не зависящей. Вы столько же можете ею управлять, сколько и движениями солнечной системы. Много вы сделали сожжением вашей фермы? Такие эпидемии и в древности бывали, например, в семье Анака. А теперь вот в Чизинг-Айбрайте — совсем уж в стороне от вас и от вашей Пищи — появился ребенок…»
— Ужасно неразборчиво написано, — сказал Редвуд, — и рука дрожащая, стариковская. Но все-таки странно… ребенок какой-то…
Прочитав несколько строк дальше, он вдруг воскликнул:
— Боже мой! Да это миссис Скиннер, которую мы потеряли было из виду!
На другой же день он, как снег на голову, обрушился на обитателей коттеджа Каддльса.
Миссис Скиннер рвала лук в огороде, когда увидала его у ворот коттеджа. Сначала она остолбенела, а потом сложила руки на груди и, трепеща всем телом, стала ожидать его приближения.
Рот ее то открывался, то закрывался, как бы желая произнести что-то, единственный зуб то показывался, то вновь прятался. В конце концов она непроизвольно и неожиданно для себя самой сделала книксен.
— Мне нужно было с вами повидаться, — сказал Редвуд.
— Милости просим, сэр! — отвечала миссис Скиннер.
— Где ваш муж?
— Я его не видала с тех пор, как живу здесь, сэр, и ни разу не получала письма.
— Вы, стало быть, не знаете, где он?
— Так как он не писал, сэр… — отвечала миссис Скиннер, стараясь отрезать Редвуду дорогу к дому.
— Никто не знает, что с ним случилось? — заметил Редвуд.
— Кажется, никто.
— Странно, что он никому не сказался.
— Да это у него всегда так, сэр! О себе позаботится, а о близких людях нет. Умный человек Скиннер, а всегда был такой.
— Где же ребенок? — внезапно спросил Редвуд. Миссис Скиннер притворилась не понявшей, о чем ее спрашивают.
— Да тот ребенок, которого вы кормите нашим порошком и который растет не по дням, а по часам…
Миссис Скиннер даже лук выронила.
— Право, сэр, я не понимаю, о чем вы говорите, — промямлила она, делая новый книксен. — Вот у моей дочери, сэр, у миссис Каддльс, есть ребенок.
— Покажите-ка мне его, — сказал Редвуд. Волей-неволей миссис Скиннер повела его к двери.
— Я действительно, сэр, дала его отцу остаточки порошка в жестянке, — заявила она, — а потом, кажется, захватила с собой еще немножечко, когда ушла с фермы. Собиралась-то ведь впопыхах… не до того было…
— Гм! — многозначительно произнес Редвуд, посмотрев на ребенка. — Гм!
Затем он расхвалил его миссис Каддльс, что, конечно, очень порадовало почтенную даму, на которую он после этого, однако, перестал обращать внимание.
— Ну, раз начали, так и продолжайте, — сказал он миссис Скиннер, уходя. — Только не разбрасывайте ее, пожалуйста, на этот раз.
— Не разбрасывать, сэр?.. Чего не разбрасывать?
— О, вы прекрасно понимаете что, — ответил Редвуд. По выражению лица старушки действительно видно было, что она понимает.
— А вы никому об этом не рассказывали? — продолжал Редвуд, — Ни родителям, ни сквайру, ни доктору, — никому?
Миссис Скиннер утвердительно кивнула головой.
— Я бы на вашем месте так и продолжал.
Выйдя из ворот коттеджа, Редвуд остановился и осмотрелся по сторонам. Прямо перед воротами, через дорогу, возвышалась красная кирпичная стена, заросшая кустарником и повиликой, с маленькими разбитыми окнами под крышею. Слева от коттеджа стояли старые хлева. За углом красной стены начиналась изгородь из колючей проволоки, а над проходом среди густой зелени, кое-где пересыпанной пожелтевшими листьями, сияла ярко освещенная солнцем белая доска, на которой крупными буквами было написано: «Вход в лес воспрещается».
— Гм! — заметил Редвуд. — Гм!
Размышления его были прерваны стуком колес и топотом лошадиных копыт. Из-за поворота дороги выкатилась коляска леди Уондершут. Редвуд обратил внимание на кучера и лакея. Первый мог служить образчиком людей своей профессии, и правил с таким достоинством, точно совершал таинство. Другие могли сомневаться в своем призвании и положении в обществе, но он, очевидно? считал себя созданным для того, чтобы возить леди Уондершут. Камердинер сидел рядом с ним, сложив руки на груди и тоже, очевидно, довольный своим делом и положением. Сзади них виднелась сама хозяйка, одетая по-деревенски небрежно и с лорнетом в руках, а около нее вытягивали свои головки две молоденькие мисс.
