Герберт Уэллс - Пища богов (пер. Тан)
В тот вечер, о котором идет речь, викарий сидел на веранде своего дома и смотрел на поселок с тем видом блаженного удовлетворения, при котором больше ничего и желать не остается.
— Здесь хорошо! — сказал он, помахивая рыхлой ладонью по воздуху. — Холмы отгораживают нас от остального мира, так что нам и дела до него нет.
Разговор, происходивший между викарием и его другом, шел о всяческих современных ужасах, о демократии, об упадке религии, о домах в двадцать четыре этажа, об автомобилях, о желтой опасности, о том, что публика теперь ничего, кроме газет, не читает, и о том, что у нее нет никакого вкуса.
— Да нам дела до нее нет, — повторил почтенный священнослужитель.
А между тем как раз в это время до слуха его донеслись чьи-то шаги, так что викарий принужден был повернуть голову и посмотреть, кто идет.
Представьте себе старушку, ковыляющую по дороге, с узлом в костлявых руках и рваным зонтиком под мышкой; из всего сморщенного личика ее виден только один нос, из всего костюма бросаются в глаза только огромные, стоптанные и запыленные башмаки. Мог ли викарий думать, что в лице этой старушки вступает в поселок непредвиденное, в некотором роде сама Судьба? Между тем это именно так и было, потому что старушка — миссис Скиннер — несла в своем узле «Пищу богов».
Будучи слишком нагружена, чтобы сделать книксен, она притворилась, что не видит викария, и прошла в трех ярдах от него по направлению к поселку. Викарий молча посмотрел ей вслед, обдумывая в то же время дальнейшее развитие темы разговора. Старушки с узлами ходят по свету со дня его создания, а потому в появлении миссис Скиннер не было ничего необыкновенного.
— Да, мы живем в стороне от мира, — продолжал викарий, — в сфере простых и вечных явлений. Мы рождаемся и работаем, сеем и собираем в житницы, в поте лица зарабатывая хлеб свой. Суета мирская проходит мимо нас. Обстановка еще меняется несколько, но человечество… аеrе perennius.
Шила в мешке не утаишь: викарий любил злоупотреблять классическими изречениями, искусно вставляя их даже туда, где они не подходят.
А тем временем миссис Скиннер, грязная, невежественная, усталая, но решительная, несла в своем узле судьбу мира…
3
Никому не известно, как, в сущности, отнесся викарий к гигантским дождевым грибам, хотя, по-видимому, первым их открыл.
Грибы эти росли в некотором расстоянии друг от друга, вдоль той тропинки, по которой пришла миссис Скиннер — как раз за околицей поселка. По той же тропинке гулял ежедневно викарий. Всего грибов было тридцать два. Викарий, кажется, осмотрел каждый из них в отдельности, большинство проткнул палкой (иные оказались проткнутыми дважды). Один из них он попробовал смерить обхватом, но гриб лопнул в его объятиях.
Описывая многим лицам гигантские грибы, викарии отзывался о них с некоторым удивлением и рассказывал при этом всем известную историю о том, как растущие грибы выворотили где-то часть каменного пола. Затем он справился в ботанике, к какому виду следует отнести эти грибы: к Lucoperdon coelotum или Lucoperdon giganteum (викарий был страстный классификатор и даже мог в этом деле со многими спорить: так, название giganteum он считал неправильным).
Неизвестно также, заметил ли он, что гигантские грибы растут как раз по той тропинке, по которой прошла старуха с узлом, и что последний такой гриб оказался растущим не дальше двадцати ярдов от коттеджа, принадлежавшего Каддльсам. Если он и заметил все это, то никому не потрудился сообщить. Вернее будет сказать, что совсем не заметил, так как в ботанике его интересовала исключительно классификация, а на условия жизни и развития растений он не обращал никакого внимания.
Точно так же не заметил он никакой связи между появлением гигантских грибов, необычайным ростом ребенка Каддльсов и визитом отца этого ребенка к тестю, мистеру Скиннеру (теперь уже умершему), хотя рост и начался именно с этого визита, состоявшегося месяц назад.
4
Между тем совпадение этих фактов должно было открыть викарию глаза, тем более что рост ребенка доставил ему немало хлопот во время крещения. Младенец оглушительно кричал, когда холодная вода запечатлела его принадлежность к христианской церкви и право на имя «Альберта-Эдуарда Каддльса». Он даже чуть не выбил сосуд со святой водой из рук псаломщика.
Мать и тогда уже не могла нести его, нес отец, да и тот покряхтывал, победоносно озираясь на родителей более мелкотравчатого поколения.
— Отроду не видывал такого крупного ребенка! — заметил викарий.
Этими словами впервые публично было заявлено общественное одобрение чете Каддльсов, сумевшей в короткое время так откормить своего сына, который при рождении весил меньше семи фунтов.
Скоро этот сын снискал не только одобрение, но и всеобщую славу для себя и своих родителей. А еще через месяц слава даже переросла их общественное положение, — будучи членом такой маленькой общины, обладать столь большим ребенком было даже, пожалуй, и предосудительно.
Соседский мясник одиннадцать раз, месяц за месяцем, взвешивал маленького Каддльса и всякий раз делал какое-нибудь замечание, хотя вообще был человеком очень неразговорчивым. В первый раз он сказал: «Молодчина», во второй: «Вот-то как!», а в третий: «Ну я вам скажу!..» Потом он уже ничего больше не говорил, а только пыхтел, чесал затылок и по нескольку раз с недоверием всматривался в показания своих пружинных весов.
Каждую неделю чуть ли не все обыватели поселка приходили любоваться на «крупного парня», как его прозвали, причем большинство считало долгом потрепать его по спине и сказать: «Подушка!» Только одна мисс Флетчер никогда этого не делала, что тоже было понятно: своих детей у нее не было, и она с ними обращаться не умела.
Леди Уондершут, благодетельница (а вместе с тем и тиран) поселка, приехала после третьего взвешивания и пристально рассматривала ребенка в лорнет, заставивший его отчаянно разораться.
— Необыкновенно крупный ребенок! — наставительно сообщила она родителям. — Вы должны хорошенько за ним ухаживать, Каддльс! На искусственном кормлении он, конечно, не будет так быстро расти, но мы сделаем для него все, что можно. Я вам пришлю немного фланели.
Приезжал доктор, взвешивал ребенка, измерял его лентою и записывал размеры в книжку. Даже старик Дрифтоссок, снимавший ферму в Мардене, нарочно сделал две мили крюку на навозной телеге, чтобы посмотреть на малютку. Переспросив раза три, сколько месяцев Альберту-Эдуарду Каддльсу, он высказал предположение, что этот маленький джентльмен, должно быть, надут (как надувают телятину, чтобы она казалась жирнее), а затем посоветовал послать его на выставку.
