Александр Ильин - Как это трудно
На девятый день после гибели Примакина, едва проснувшись, Иван Федорович ощутил физическую потребность побывать у того на могиле. Сначала он пытался бороться с наваждением, но к обеду сдался. Необъяснимость собственного поведения выводила Трофимова из равновесия. Он всей душой не принимал этой затеи с поездкой, и тем не менее ехал.
«Спрашивается, зачем тебе все это нужно? — в который раз спрашивал он себя. — Выйди на следующей и дело с концом».
«Да, но должна же быть элементарная человеческая честность, память, благодарность, в конце концов!»
«Ну — ну, поезжай. Мошкина встретил? На этого‑то плевать, а если из клиники кто?»
«А хоть бы и из клиники. Отчитываться не намерен. Это мое личное дело и никого не касается».
«И никого не коснется, кроме тебя, если узнают. Когда любой будет вправе спросить: «А у самого товарища главного все ли дома?» — тогда коснется».
«Нет, прав был Примакин, трус ты и подлец. Все эти «зачем?» и «надо ли?» — от трусости. Э — эх, слякоть ты, Трофимов. Тебе страшно цветов на могилу отвезти, но ты живешь, какими бы ни были для тебя последствия, вплоть до увольнения, ты будешь жить благодаря ему — Примакину. А каково же было ему решиться, да еще таким страшным способом? Ведь это не пулю в лоб, не отравиться, не повеситься… Он смог, потому что он думал о людях, потому что у него не было другой возможности спасти их.
А ты думаешь только о себе и возможных осложнениях. И не ехать ты не можешь, потому что счи тать Примакина героем тебе удобно. Нужна смелость — будучи психиатром, объявить подвигом самоубийство умалишенного. Вот ты и упиваешься своей смелостью и независимостью суждений. Но ведь это все в глубине души, для личного, так сказать, пользования: твоя собственная оценка его гибели ни к чему не обязывает. Ибо, Примакин, увы, так и останется для всех спятившим самоубийцей. И тебе это выгодно в первую очередь. Был Примакин болен — одно дело. С тебя за халатность спросят. А если учесть, что родственников у него нет, то и в суд на тебя никто не подаст. Отделаешься выговором. Признай ты открыто, что он был нормальным, да еще героем, сам собой возникает вопрос: на каком основании держали в клинике здорового человека? За это уже иначе спросят. «Довели, скажут, родимого до ручки…» Доказывай потом, демоном он там был или ангелом — хра- нителем…
Так что о геройстве примакинском ты будешь помалкивать. Самое большее, на что ты способен, это вот так же стыдливо на могилку к нему два — три раза наведаться.
Кстати, если вся эта история не объяснима для нормальных людей, попробуй оценить ее с другой стороны. Давай исходить из того, что ты и сам немного не в себе последнее время. До психоза, конечно, далеко, но вот кое — какие бредовые начала разглядеть можно».
«Значит, все‑таки индуцированный бред?»
«Скорее гипноз. Взгляни на ситуацию объективно. Весь прошлый месяц каждый день что‑то из ряда вон. Так что стресс о чевиден. Бесконечная нервотрепка «морозной недели», хронический недосып. И ведь не ел почти ничего: чай да кофе, вроде хватало… А такой режим, сам знаешь, повышает гипна- бельность. Вспомни, ты же не раз ловил себя на том, что Примакин тебя «зацепил». Даже если отбросить его демонизм, невероятная способность Примакина к предвидению остается фактом. Гипноз же — дело куда более обычное. Посему допустить, что Примакин обладал определенной силой внушения можно без всякой натяжки. Следовательно, если это бред, то бред гипнотический…»
Трамвай сильно качнуло. Трофимов открыл глаза, осмотрелся. Что‑то заставило его остановить взгляд на противоположном окне. На заиндевелом стекле виднелись четкие следы босых детских ножонок.
«Так, началось… — Трофимов провел ладонью по лбу, пальцами потер уголки глаз. Следы на окне как были, так и остались: правый — левый, правый — левый и снова правый. — Одно из двух, — решил Иван Федорович, — либо я действительно спятил, либо злой демон, расставшись с бренной человеческой оболочкой, взялся гонять босых младенцев по замерзшим трамвайным окнам. Скорее всего первое…»
Трофимов с такой растерянностью смотрел на окно, что стоявший рядом парень сжалился над ним. Чуть в стороне от цепочки следов он приставил к стеклу ребром ладони сжатую в кулак руку, потом, поверх появившегося отпечатка кончиками прижатых друг к другу пальцев оставил еще четыре маленьких пятнышка и, наконец, протаяв подушечкой указательного пальца пятно покрупнее, кивнул Трофимову на получившийся отпечаток крохотной детской ножки.
Трофимов молча выругался и отвернулся.
Поспешность, с которой он вошел тогда в палату, не осталась не замеченной Примакиным. Тот поднялся навстречу и, беспокойно шаря взглядом по его лицу, спросил почему‑то шепотом:
— Что??! Пожар? Взрыв? Авария? Опять жертвы?
Трофимову стало не по себе от этих вопросов. Что это, сверхинтуиция, еще одно случайное совпадение, или же, при всей невероятности этого допущения, происходящее действительно каким‑то образом связано с человеком, который стоит перед ним?
«Демоны, предсказатели, люди — вампиры, пожирающие биополе окружающих… Господи, чушь‑то какая, глупость, плюнуть и растереть.
А число погибших за последний месяц, которое выражается уже четырехзначной цифрой, тоже чушь?»
— Послушайте, — Иван Федорович точно забыл о примакинских вопросах, — вы сны свои помните?
— Причем здесь сны? — удивился тот.
— С неделю назад я заходил к вам. Вы спали тогда и разговаривали во сне. Что‑то про туман, про взрыв… Помните?
— Туман?.. — Примакин вздрогнул. — Нет, сном это не назовешь. Сначала просто казалось, что туман у меня в голове, и так распирает ее изнутри, что вот- вот вытолкнет глаза из орбит или кровь из ушей пойдет. А потом сознание того, что туман вокруг, а откуда‑то сверху то ли рев, то ли вой, словом, падает что- то: не то бомба, не то ракета. И стою я не где‑нибудь, а посреди городской нефтебазы и понимаю, что как только вой этот прекратится, вокруг так ахнет, что и город накроет. А кругом люди ходят, дело свое делают и ни меня, ни рева этого не замечают и понятия не имеют, что еще чуть — чуть, и все вокруг в огонь и грохот превратится и клубами черными в небо поднимется… Так значит… Нефтебаза? — встрепенулся Примакин.
— Нет. До нефтебазы он по счастью не дотянул.
— Кто он?
— Самолет. Сегодня днем на город упал самолет. Шел верным курсом, на аэродром, но слишком рано начал снижение. И все из‑за тумана. Чистое молоко. Сроду такого не помню. Ну, и… С типографии крышу снес, а сам во второй этаж дома на противоположной стороне улицы. Пассажиры, экипаж, жильцы в доме, прохожие… А неделю назад вы и про туман, и про взрывы… В общем, ясно почему я пришел. Я, собственно, собирался раньше, но…
