Владимир Пузий - Выход за ограду
Просто без души.
И тогда он, зритель, даже будучи заикой или хромым, безнадежно лишенный слуха или громкого голоса, зная, что заботливые охранники непременно попытаются его остановить, - он все-таки поднимается из зала и шагает на сцену: "Вы неправильно играете! Слова те, движения те - но не о том, не о том! Смотрите, как нужно!"
Смотрим. Затаив дыхание.
* * *
Но это только на второй взгляд "Адам" Г. Л. Олди - такая вот вся из себя злободневная постановка. Мне же кажется, что это скорее футурологическое эссе, "обремененное" сюжетом - для большей доступности мыслей, в него заложенных.
Кого-то судьба мира, описанная (предсказанная?!..) Олди в "Адаме", испугает. А кто-то просто пожмет плечами: ну и что, к этому все и идет. Не зря ведь нарастает повальное увлечение эзотерикой. Новое столетие несет в себе новые уровни развития нашей цивилизации. Это раньше думали, что с помощью всяческих НТР мы придем к светлому будущему - а теперь ставка делается на информационные технологии. И на развитие внутренних способностей человека; и одно напрямую связано с другим.
Главное - срабатывает же! И астрологические прогнозы в последнее время оказываются вернее метеорологических, и все больше людей видят ауры, вещие сны, гадают по саперской лопатке... то есть, по бараньей, конечно. А каждому известно: чем больше тренируешься, тем больших успехов достигаешь. Прямо как в "Адаме" Олди - не сразу ведь люди "вспомнили" свои прошлые жизни.
Всех ли зрителей, увидевших постановку "Адама", испугает будущее от Генри Лайона? Или - испугаются только за тех своих родных, которым суждено будет стать "сейфами", - да еще за себя немного, чтобы не оказаться в роли таковых.
Лично меня в "Адаме" больше всего порадовала позиция авторов: показаны обе точки зрения, и "проснувшегося", и "сейфа". И однозначный вывод о вредности (полезности) описанной в постановке эволюции отсутствует.
Отцам и детям дан шанс найти примирение, но "конец детства" наступил. Замкнется ли история человечества в кольцо или спружинит спиралью, уходящей в небо, - решать зрителю, каждому для себя.
Решим ли?..
* * *
Спи, сестра!
Я - твой страх.
Г. Л. Олди
Мы завтра с тобою проснемся, сестра
уже не под небом, не в доме, в постели.
Мы завтра проснемся с тобой в одном теле
и жизни былые построятся в ряд.
Профессор, литейщик, гончар и визирь,
портовая шлюха, и жрица, и летчик
я вспомню о них посреди этой ночи,
и память в меня свои когти вонзит.
Всю тяжесть грехов и всю сладость любви
в мгновенье одно на плечах ощущая,
я их (я - себя!) вдруг в душе повстречаю,
приму и прощу, и не стану винить.
Ты плачешь, сестра? Тебе страшно, сестра?
Увы, ты права: жизнь прежней не будет.
И люди сегодня - не прежние люди,
а прежних терзают неверье и страх.
Их мало уже: с каждым днем в небеса
уходят они, чтобы в детях вернуться
и в детях они-то, конечно, проснутся,
но что-то такое исчезнет в глазах.
Поймем ли, сестра, их тоску, их мечты?
Не разумом - сердцем - поймем ли? Не знаю...
Но их как проклятие с благом встречаю
и пью сей коктейль, и сжигаю мосты...
* * *
Возвращаешься в зал, не уверенный в том, что возвращаешься - именно ты.
И, словно почувствовав эту твою неуверенность, позади тяжело шуршит водопад занавеса - отсекая, успокаивая.
Антракт.
* * *
Возвращаемся в зал после антракта.
Возвращаемся...
Криминалисты и писатели-детективщики утверждают, что преступник всегда возвращается на место преступления. Ну а писателя-фантаста иногда невыносимо влечет вернуться обратно - к пройденному, так сказать. Не обязательно в приквеле-сиквеле, традиционно считающихся уделом убогих духом - но хотя бы в продолжении непрямом. Зная лучше многих, что в одну реку дважды не войти, мечтают хотя бы махнуть рукой знакомым, выстраданным персонажам, с которыми вместе прожили часть своей жизни, и часто - всю их жизнь.
Думаете, я о "Нам здесь жить" и "Вашем выходе"? Нет, я о "Песнях Петера Сьлядека". И не только о них.
Возвращения-перемигивания складывают в разрозненную жизнь вроде бы целые кусочки. "Герой должен быть один" и "Одиссей, сын Лаэрта". "Я возьму сам" и "Сумерки мира". "Шутов хоронят за оградой" и "Войти в образ".
Что будет, если жизнь помножить на жизнь?
"Жизнь, которой не было"? И - "Маг в Законе", "Богадельня", "Песни Петера Сьлядека"...
Новый цикл малых, средних и больших произведений-постановок Генри Лайона, который условно можно назвать "хенингским". Объединен он даже не местом действия, а иногда всего лишь упоминаниями о таковом: о герцогстве Хенинг, выдуманном Олди и, по словам самих писателей, находящемся примерно в районе Фландрии - Голландии. Оставим в стороне крупные вещи цикла, "Мага" и "Богадельню", которые достойны отдельной и весьма занимательной беседы. Обратимся-ка к "Песням".
Форма их исполнения выбрана двуликим режиссером удачно: ибо позволяет прикормить птицу нашего воображения необычной ситуацией, а уж потом неспешно и обстоятельно рассказать историю. Потому что "Песни", если брать их сердцевинные сюжеты, - именно истории, сказки для взрослых - и по динамике своей весьма и весьма отличаются от обычных произведений Олди. Как и в традиционных сказках, здесь есть некие изначальные "условия игры", несколько попыток разрешить проблему (игра в "Норнсколль", хождение преследуемого джинном Джаммаля к разного рода специалистам по изгнанию таковых, словесные и оружные дуэли Ахилла Морацци...) - и, главное, разрешение проблемы, причем зачастую предсказуемое, как бы само собой вытекающее из всего, что случилось до финала. Вот только за мгновение до развязки (или уже после того, как она произошла) пара-тройка фраз переворачивает наше видение ситуации с ног на голову. Или, точнее, как раз ставит с головы на ноги.
И оживший отец Игнатий, бывший Жодем Лангбард, вдруг кажется нам отзвуком и знаком будущей беды; Ахилл-младший - воплощением воинственного Квиринуса; Керим Джаммаль - добрым ангелом-хранителем своего джинна по имени Совесть... Да и сам Петер Сьлядек, вроде бы играющий роль этакой Шахерезады, в действительности не столь пассивен и нужен авторам "еще для чего-то". Вдруг появляется в "Бледности..." упоминание о лютне "Капризная госпожа", побуждающей хозяина к вечным скитаниям, - и мы начинаем подозревать, что четырьмя-то историями "Песни" не ограничатся. Вряд ли они разрастутся до объемов семикнижья, как это случилось с "Ведьмаком" Анджея Сапковского, но и без логического своего завершения, как цикла, останутся - вряд ли!
Во всяком случае, никто не запрещает нам на это надеяться.
* * *
Ну, посадишь в кувшин, ну, зальешь сургучом.
