Владимир Пузий - Выход за ограду
Массовик-затейник. Слегка режиссер, чуть-чуть сценарист, частично гример, местами артист...
И еще - зритель.
Больше все-таки зритель, нежели артист, - к счастью для себя и своих родных. Смоляков не то чтобы самостоятельно решает, как избавиться от проклятия, - ему просто везет.
"Как утопленнику?" - веет сквозняком от неплотно прикрытой двери в зрительный зал.
Суровая бабка-билетерша поворачивается к провинившейся.
Едва слышный скрип петель.
* * *
В этом театре случаются жестокие постановки. Сценический прием выхода в зал здесь частенько выворачивают наизнанку - зрителя приглашают на сцену: "Ваш выход!"
И, внимательно глядя ему в глаза, спрашивают: а как поступил бы ты?
"Ваш выбор!"
Невозможность запросто избавиться от проклятия, патовая ситуация, в которой оказывается Смоляков, поневоле заставляет задуматься: а действительно, как? Побежал бы в больницу и, рискуя отправиться в психушку, стал бы упрашивать тех, кому жить осталось - дни, взять на себя бремя Шара, чтобы потом уничтожить его? Или - поддался бы искушению искусством?
Вызвавшие тебя на сцену стоят и ждут ответа на вопросы, ответа ждут и зрители в зале - и ты вдруг понимаешь, что у них - твое лицо...
Отвечаешь.
* * *
Бери мое добро, и горе-злосчастье в придачу...
С. Маршак
Бери мое добро - и вытряхни, проветри!
До смерти - пять минут и пять твоих шагов.
Мы сядем в гулкий зал, и нам с балкона ветер
портьерою махнет, как высохшей рукой.
Бери меня всего - хоть стою я копейки.
На сцену и на свет гони меня скорей.
Я отыграю роль - роль зрителя, и - веришь?!
сфальшивить не смогу, хоть ты меня убей!
А ты - меня убей! - молчанием из зала,
в котором размешай, как в чае, стыд и боль.
Бери мое добро - добра во мне немало,
я проклят им сполна, как проклят и тобой.
Я спутал жизнь и стон той доски на подмостках,
где нам с тобой играть - смертельно повезло.
Бери мое добро - бери, ну что ж ты смотришь!
Бери - но, слышишь, зло - мое оставь мне зло!..
* * *
Уже возвращаясь в зал, чтобы смотреть следующий спектакль, вспоминаешь вдруг эпизодичного такого персонажа "Шутов", Абрама Григорьевича Залесского. И постановку сколько-там-летней давности под названием "Нам здесь жить" (в соавторстве с Андреем Валентиновым).
К чему бы это?..
* * *
Время от времени в этом театре появляются некие темные личности, которые норовят непременно сесть в первый ряд и по завершении пьесы задать пару-тройку каверзных, по их мнению, вопросов.
"А чта-а ж эт-та вы, уважаемые, всё о прошлом, да о прошлом? - тянут они, лениво позевывая. - Актуальность где? Злоба дня? Не уважаем, значитца? Считаем себя выше обыденных хлопот? Зря, зря-а!.." - здесь ленивая речь их плавно переходит в зевок и заканчивается храпением.
"Ваш выход", по всей видимости, им придется по вкусу. Если не проспят.
А вот когда начнется "Где отец твой, Адам?", не торопитесь их будить. Пусть вздремнут как следует, работа ведь у людей тяжелая. А храп их совсем не мешает, вы только начните смотреть "Адама" - сами поймете.
Тем более что на первый взгляд постановка покажется зрителю случайному от обычной нашей жизни оторванной на все 100 процентов - и это при том, что декорации-то как раз "отсюдошние".
Ну в самом деле, какое отношение к нашей быто-вухе имеет ситуация, придуманная авторами "Адама"?
Да, про метемпсихоз или реинкарнации нынче не слышал хотя бы краем уха разве только глухой. Ну так глухие вообще ничего не слышат-то - а мы, люди просвещенные, знаем, что в теперешние времена идея переселения душ является весьма и весьма модной - и, кстати, удобной. Душевная такая идея: человек, мол, не в первый и не в последний раз появляется на Земле. Просто мы, люди обычные, о своих предыдущих перерождениях ничего не помним.
А если бы вспомнили? Что бы изменилось?
Ну, наверное, помудрели бы: сотня-другая жизней - это вам не комариный чих! Опять же, эрудиция бы выросла неимоверно, таланты всякие стали бы проклевываться, из прошлых жизней.
...А если бы вспоминающие, "просыпающиеся", после смерти тоже оказывались в уже "проснувшихся"-Концентраторах?
Вот оно, человечество, которое потихоньку "сворачивается" до двух изначальных "человеков", Адама и Евы. Да и, по сути своей, это уже не люди в привычном понимании (нашем, уточним, понимании). Сверх-человеки? Или недо-человеки?
Или просто - нечто совсем другое, то, что в прокрустову плоскость наших представлений никак не укладывается?
Резать будем? Или попытаемся понять?
В любом случае процесс предстоит болезненный: потому что с позиций человека обыкновенного эти Концентраторы слишком уж необычны (бесчеловечны, если хотите), а с позиций уже "проснувшихся" там и понимать нечего, всё и так ясно, логично и вполне вписывается в рамки представлений о мироустройстве.
Отцы и дети вдруг меняются ролями - вторые начинают заботиться о первых. Ибо им, детям-"проснувшимся", известно о мире гораздо больше, нежели их нынешним родителям. Так трехлетний ребенок рыдает, когда увидит в телевизоре в очередной раз избиваемого симпатягой-Джерри страдальца-Тома. Ребенку невдомек, что все это понарошку, что эти вопли и стоны не имеют значения - вернее, имеют ровно до тех пор, пока включен телевизор. Взрослый же, зная о несерьезности происходящего, получает удовольствие от мультфильма.
Если бы взрослый был стопроцентно уверен, что жизнь здесь и сейчас подобна тому мультфильму, он, пожалуй, тоже бы вел себя иначе: расслабился и начал получать от жизни удовольствие.
...И ведь узнают, всё больше и больше. Нет, ни "патники", ни "ментики" еще не изобретены (или, во всяком случае, не рассекречены госслужбами) - но с каждым годом просвещенность народа в вопросах эзотерики растет. Правда, никто не в состоянии соотнести уровень этой просвещенности с уровнем моральной и духовной культуры общества.
Поняв принцип недеяния буквально, не воплотят ли его современные недо-будды на самом деле в принцип равнодушия. Хотя зачем здесь лишние "если" и "может ли" - достаточно пожить в крупном мегаполисе недельку-другую, чтобы понять: принцип равнодушия уже исповедуется здесь большинством граждан. Притом и не думающих о "пробуждении".
В такой ситуации любой умеющий сострадать поистине оказывается в положении "сейфа" - отверженного обществом, вернее, не пожелавшего в это общество войти на неприемлемых для "сейфа" условиях. Как Мишель из "Адама".
Как зритель, сидящий в полупустом зале, где озабоченные совсем не зрителевыми заботами актеры все же отыгрывают свои роли, - для него одного. Фальшиво? - да нет, не фальшиво.
Просто без души.
И тогда он, зритель, даже будучи заикой или хромым, безнадежно лишенный слуха или громкого голоса, зная, что заботливые охранники непременно попытаются его остановить, - он все-таки поднимается из зала и шагает на сцену: "Вы неправильно играете! Слова те, движения те - но не о том, не о том! Смотрите, как нужно!"
