Павел Молитвин - Ловушка для инопланетян
Да, все должно быть хорошо. Все будет хорошо. Надо только найти в себе силы не отказаться от принятого решения.
Будь он прежним не знающим колебаний Иот-а-соем, все было бы просто. Но с тех пор как он стал землянином, сомнения сделались неотъемлемой частью его натуры. И хотя решение, которое подспудно в нем вызревало, представлялось ему единственно верным, как знать, не переменит ли он его завтра под влиянием минутного порыва. И тогда прощай, Земля, прощай, Маша…
Караваев заглянул в комнату, где, залитая мягким желто-розовым светом ночника, лежала, разметавшись среди белоснежного белья, его любимая. Его женщина. Его будущая жена и, кто знает, возможно, мать его детей… «Сними перстень», — сказала она. Не с этого ли надо начать? Не это ли должно стать первым подтверждением его решения, первым шажком в их совместную жизнь в будущем?
Поколебавшись, Караваев стянул с пальца массивный перстень, взвесил на ладони, испытывая удовольствие от его металлической тяжести. Потом, чувствуя одновременно облегчение и тревожный холодок в груди, размахнулся и метнул его в длинную лужу под окнами соседнего дома. Сверкнув серебристой рыбкой, перстень исчез в грязно-синем сумраке.
— «Я бросил в ночь заветное кольцо…» — с чувством продекламировал Денис Иванович, хихикнул и удовлетворенно потер ладони. — Ну, рубикон перейден, лиха беда начало.
Сказав это, он нахмурился. То ли стыдно ему стало за свою мальчишескую выходку, за то, что он вынужден «пришпоривать» себя такими вот мелодраматическими жестами, то ли ощутил мгновенный укол раскаяния, вину перед теми, кто послал его на эту планету.
* * *Улицу заливало майское солнце. За неделю, проведенную Караваевым в унылой, только еще просыпающейся от зимнего сна Лабытнанги, куда он ездил в командировку, здесь как-то вдруг распустились тополя, солнце осушило и прогрело асфальт — в город вошло лето. Пыль не успела еще припорошить яркую траву и молодую зелень деревьев, дышалось после весенних дождей легко, и чувствовал себя Караваев превосходно: здоровым, сильным, молодым, влюбленным и любимым. Ему удалось вернуться раньше срока, и впереди у него два солнечных выходных дня. Два дня, которые он целиком посвятит общению с Машей.
Не торопясь, с толком, с чувством, с расстановкой Караваев принял душ, разобрал чемодан, достал чистое белье и, одеваясь, на мгновение бросил взгляд в зеркало. Высокий, широкоплечий, лицо мужественное, рот красиво очерчен, брови темные, прямые. Вот только глаза широковато расставлены, но в общем вполне… Хорошая внешность ему досталась. Караваев подмигнул своему отражению, критически осмотрел купленные у метро розы, оборвал несколько лишних листьев и взглянул на часы.
Без четверти семь — Маша уже должна вернуться с работы.
Желая сделать ей сюрприз, он нарочно не стал звонить и предупреждать о своем возвращении и сейчас, предвкушая Машину радость, незаметно для себя ускорил шаг. Он, что называется, «летел на крыльях любви», успевая при этом радоваться свежему ветерку, колеблющему липкие душистые листочки, задорному чириканью воробьев, вечернему солнцу, вызолотившему тротуары, стены домов, оживленно воркующих голубей и вылезших из подвалов отощавших за зиму кошек. Он улыбался прохожим, и лица их расцветали ответными улыбками. Какая-то смуглолицая девчонка тихо ахнула ему вслед: «Какие розы!», и Караваев подумал, что еще минута — и он без всякого лифта или антиграва воспарит к Машиным окнам.
Дверь ему открыл «шкаф» с мохнатыми усами, переходящими в пышные бакенбарды.
— Милости просим! — пробасил он, протягивая Караваеву руку: — Саша.
— Денис.
Караваев пожал твердую, будто каменную ладонь-лопату и почувствовал, как нехорошо дрогнуло сердце. Из комнаты доносился шум голосов, звуки музыки.
— Марья, к тебе! — зычно гаркнул Саша и с удивительной для его комплекции ловкостью совлек с Караваева плащ, чудом ничего не сокрушив в тесной прихожей. — Присоединяйся, застолье только началось.
— Я, собственно… — начал Караваев неожиданно севшим голосом, но тут из кухни появилась Маша.
В расшитом серебряными узорами черном платье, в блескучих каких-то бусах на белых обнаженных плечах, она возникла в дверном проеме, словно королева, только в руках у нее были не держава и скипетр, а селедочница и соусник. Одарив Сашу щедрой улыбкой, она приветствовала Караваева словами:
— Молодец, что пришел. Дела делами, а старых знакомых забывать негоже. Это Денис, бывший мой одноклассник.
— Мы уже познакомились, — величественно кивнул Саша и распахнул дверь в комнату. — Пошли, примем посильное участие в скромной трапезе и умеренном возлиянии.
«Вернулся муж из командировки…» — пронеслось в голове Караваева традиционное начало едва ли не каждого второго анекдота, рассказываемого в мужской компании. Он положил букет на заваленную одеждой гостей тумбочку для обуви и шагнул вслед за Сашей.
Грохот музыки, раскаты смеха, волны сизого табачного дыма обрушились на Караваева. Замелькали лица, протянутые руки, кто-то подал ему тяжелый стакан из переливчатого хрусталя, кто-то крикнул: «Опоздавшему кубок Большого Орла!»
— Не пьянства поганого ради, а дабы не отвыкнуть и здоровья для! — прогромыхал, перекрывая прочие шумовые эффекты, Саша.
Караваев под чей-то шепоток: «Пей до дна, пей до дна» — опустошил стакан. Его усадили, подсунули тарелку с какой-то снедью. «Вернулся муж из командировки…» — снова вспомнилось ему. «Моряк из морей вернулся домой…» — Роберт Льюис Стивенсон. Вот так-то. Вот и все.
Картавил, хрипел, визжал импортный магнитофон. Угасал и вновь вспыхивал разговор за столом, время от времени взрываясь раскатами смеха. Саша гремел тостами: «За тех, кто в море!», «За нас, любимых!»… Караваев что-то ел, с кем-то чокался, что-то пил, а в глазах его стояли мраморно-белые Машины плечи и ее щедрая улыбка, адресованная не ему. И неожиданно в памяти его всплыл разговор, тот самый, в ходе которого он как бы между прочим, но совершенно серьезно предложил Маше выйти за него замуж. Он говорил о том, что обстоятельства вынуждают его на три-четыре года уехать работать в Салехард, и если она согласится поехать с ним, то осчастливит его на всю жизнь. А Маша слушала и улыбалась. Одобрительно, обнадеживающе, согласно, радостно — так, во всяком случае, ему казалось. А на самом деле… На самом-то деле улыбка эта была маской человека, слушающего не собеседника, а самого себя. «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад…» Да и не хотела она меня обманывать, просто так уж получилось… Но почему? Ведь он любит ее, и она…
— Денис! Ты что нос повесил, Денис? Пошли лучше потанцуем!
