Вероника Кузнецова - Дневник штурмана
Не хотела касаться этой темы, но не удержалась. Всё, что нас ждёт, нас ждёт впереди, поэтому не стоит портить себе нервы заранее. Это никуда не уйдёт. Нас ждёт неведомое, и сегодня мы отправились в путешествие в это самое неведомое. А корабль у нас словно специально к такому случаю называется «Эдвенчер». Посмотрим, что за приключение нас ждёт.
И вот теперь я сижу за маленьким столиком у себя в каюте. Здесь непривычно, поэтому немного странно, однако довольно уютно. Мне кажется, что я очень быстро освоюсь в своём жилище и полюблю нежный сливочный цвет обивки стен, этот милый столик, а койка и сейчас представляется такой удобной, что я напишу о туземных порядках и тотчас же, не раздумывая, лягу спать. Удобно здесь то, что форма обязательна для каждого члена экипажа и пассажира, причём у нас четверых темно-синие брюки и куртка, у горничной и повара — голубые, а у пассажиров — светло-вишнёвые. Никаких нарядов, никаких украшений, никакой косметики. Я, конечно, понимаю, что мы летим не на увеселительную прогулку, и любое, даже самое незначительное подчёркивание своих женских или мужских достоинств неуместны, но, насколько я знаю женщин, не всем пассажиркам запрет на косметику придётся по вкусу. Правда, если учитывать, что мы везём психо…в всевозможных областей, то, можно ожидать понимания разумности этого запрета. С формой тоже неплохо придумано. Во-первых, пока я не научилась распознавать всех в лицо, я могу быть уверена, что по крайней мере горничную, повара и бортинженера я узнаю без подсказки. Во-вторых, полностью отпадает забота об одежде. Каждый день в одном и том же появляться в кают-компании неудобно, даже если ты очень скромный человек. Поневоле немалую часть времени будешь посвящать думам о суетном вместо того, чтобы сосредоточиться на моральной подготовке к очень ответственной и опасной работе. О себе я не говорю, а целиком забочусь о психо…х. Вообще-то, мне даже приятно, что здесь строгие аскетические порядки. Откровенно говоря, я немного отвыкла от такого, потому что у нас всё было слишком по-домашнему. Зина, как натура творческая, постоянно демонстрировала нам новые джемперы и свитера со сложнейшим рисунком её собственного изобретения, Сашины рвущиеся в плечах рубашки, очень модные на Земле, но неудобные на космическом корабле, были источником моих частых огорчений и трудов, потому что невозможно не уважить его периодических «братских» просьб их зашить, а Алексей Афанасьевич вдруг полюбил свой роскошный барственный халат, и я подозреваю, что это произошло после того, как я сказала, что в нём он похож на Шерлока Холмса и дала ему почитать "Собаку Баскервилей", и с тех пор часто можно было видеть, как наш славный командир, явно копируя иллюстрацию к упомянутой книге, сидит в кают-компании в кресле, накинув поверх костюма халат, и работает или читает. В такой домашней обстановке в конце концов теряешь форму и время от времени нужно попадать в условия, где требуется собранность и умение следить за своими поступками, словами и даже жестами.
24 января
Вижу, что вчера я исписала немало бумаги, хотя писать было не о чем. Как же мне успеть изложить то, с чем я столкнулась сегодня, ведь самое малое и незначительное (в дальнейшем) происшествие в первый раз кажется знаменательным и заслуживающим описания. Начну поэтому с самого начала, то есть пробуждения, а если не успею добраться до отхода ко сну, то продолжу рассказ завтра, хотя завтра меня будут ждать новые впечатления.
Меня разбудил мелодичный звонок. Очень хорошо, что звук сделали таким приятным и не очень громким. Он вошёл в мой сон, став его составной частью, а потом отделил явь от сна и легко, без принуждения вывел меня из забытья. Наверное, это какое-нибудь новое изобретение, и теперь меня каждое утро будет будить ненавязчивый сигнал. Такие звонки установлены в каютах каждого члена экипажа, а может, и у пассажиров, потому что повар подаёт завтрак в определённое время. Честно говоря, мне было странно ощущать себя в незнакомой каюте на корабле, набитом неизвестными мне людьми. Как обнаружилось позднее, соседка справа у меня горничная, а сосед слева — командир. Напротив — каюта первого штурмана, а напротив командира — каюта бортинженера. Напротив горничной расположился повар. Каюты учёных размещены после кухни, столовой и кают-компании. Рубка, как место запретное для непосвящённых, находится в стороне от всех, а особенно от пассажирских кают. То, что каюты вмещают в себя все мыслимые удобства, говорить не приходится, а для экстренного разговора с капитаном предусмотрена специальная кнопка: нажмёшь на неё, и капитан ответит. Понятно, что у меня не возникает желания её нажать. Если капитану вздумается мне что-то сообщить, он сможет сделать это, опять-таки не выходя из каюты. Точно так же мистер Уэнрайт может связаться с любым человеком на борту. К воротнику моей куртки приколот небольшой цилиндрик, по которому в любое время командир может отдать мне распоряжение.
В коридоре я никого не встретила, но в рубке уже собралась вся команда, кроме меня. Лица сосредоточенные, преисполненные чувства ответственности. Я понимаю, что все войти в рубку одновременно не могут и кто-то обязательно будет последним, но всё-таки мне было неприятно, что последней оказалась именно я. Да ещё командир обронил на меня мимолётный взгляд, сухо поздоровался и сообщил, что хочет напомнить нам о наших обязанностях. Когда чувствуешь себя неловко, предпочитаешь спрятаться куда-нибудь в уголок, но первый штурман и бортинженер вежливо расступились, и мне поневоле пришлось встать между ними и оказаться лицом к лицу с холодным и каким-то бесчувственным англичанином. Впрочем, "лицом к лицу" — это сильно сказано, потому что он был выше меня на голову, если не больше, и мне приходилось смотреть на него снизу вверх. Мистер Форстер был ему под стать, хоть и не такой худой, что, однако, скрывалось просторным костюмом, а бортинженер лишь вчера почему-то показался мне среднего роста, на деле же был значительно выше, а уж мощен был непомерно. Между двумя такими соседями я образовала провал и, бросив взгляд на то место, где я стояла и нарушала этакую демонстрацию силы, командир показал, что называть его бесчувственным было преждевременным, так как по лицу его вновь прошло что-то типа судороги, словно ему было невыносимо видеть меня в рубке. Возможно, эту мимолётную тень заметила лишь я, как человек заинтересованный и имеющий причины быть настороженным. В дальнейшем он уже не показывал так явно своего недовольства, а может, и отвращения, и сохранял суровое бесстрастие.
Мистер Уэнрайт коротко сказал нам о наших обязанностях, но ничего нового не открыл. Пока он говорил, я старалась к нему присмотреться, ведь мне предстояло ещё очень долго иметь с ним дело. Лицо у него не было ни красивым, ни некрасивым. Форма удлинённая, черты довольно правильные, чёткие, глаза среднего размера. Ничего яркого, броского. Думаю, что дело здесь не в форме носа, губ или разрезе глаз, а в характере. Будь мистер Уэнрайт чуть поживее и подобрее, то и лицо у него сразу стало бы симпатичным, а сейчас передо мной была холодная суровая маска.
