Александр Зорич - Прикосновение
- Мне и моим спутникам отрадно слышать, что император пребывает в добром здравии. - И, не желая возвращаться к формальной процедуре, однажды нарушенной и отныне допускающей в его глазах сколь угодно много нарушений, продолжил:
- Поэтому я надеюсь, что ему не составит труда ознакомиться с верительными грамотами, которые я хотел бы просить вас передать императору лично.
Прежде чем ответить, Главный Гонец наклонился к гонцу с пурпурными косицами и что-то прошептал ему на ухо. Тот молча направился к ступеням и, выйдя из поля зрения Динноталюца, вмиг перестал бы для него существовать, если бы не мягкое шуршание ковров, которое, затихая, слышалось за спиной, пока его не заглушил приятный голос Главного Гонца:
- Состояние государя улучшается, но едва ли его можно назвать хорошим. Повелев вчера вечером разрешить вам аудиенцию, он пребывал в приподнятом настроении, однако ночью его сильно лихорадило и сегодня утром... Впрочем, вам вряд ли следует знать об этом.
- Отчего же? Нам следует знать об этом, - посол умышленно передразнил Гонца,- как можно больше, хотя бы для того, чтобы определить, имеет ли смысл вскрывать футляр или нет.
Вперед выступил Нолак:
- Я прошу вас, почтенный гиазир, простить дерзость моего спутника, возомнившего себя главой посольства, чему виной его врожденная душевная слабость и перенапряжение всех жизненных жил. Надеюсь, этот прискорбный инцидент не нанесет ущерба взаимоотношениям между нашими государствами.
"Мерзавец делает карьеру, - беззлобно подумал Динноталюц, - проще простого выставить меня помешавшимся дураком, а по возвращении в город хвалиться тем, как ловко удалось спасти положение, занять мой пост и, чего доброго, прикасаться к моей жене." Последнее обстоятельство подсказало послу аргумент, который он нашел достаточно убедительным и, не дожидаясь реакции Гонца на заявление Нолака, сказал:
- Вы послушайте только этого лживого человека, которому не терпится увидеть меня в темнице, а себя - на ложе рядом с моей законной супругой! Иначе зачем ему утверждать, что я в о з о м н и л себя главой посольства, в то время как я, Динноталюц Кафайралак, я в л я ю с ь главой посольства, ибо именно мне и никому другому вверен дипломатический футляр.
- Естественно вам, любезный Нолак, - поспешил возразить Нолак, - ведь такова традиционная обязанность всех секретарей в нашем ведомстве. И вы меня очень обяжете, если перестанете называть себя моим именем.
Динноталюцу стало не по себе: "А вдруг он говорит правду? Быть может, Ведомство, руководствуясь соображениями секретности, распределило роли так, что их видимые признаки расходятся со скрытым содержанием?" Вывод напрашивался сам собой: "Ну что же, тогда Нолака можно поздравить с потерей звания, чести, а если ему откажут в защите, то и жизни, ведь из-за его неосторожности Главному Гонцу стало известно фактическое положение вещей." Торжествуя, посол обратился к Нолаку на оринском:
- Вас слишком далеко завела погоня за прелестями моей жены, секретарь. Но я готов обещать вам всестороннюю поддержку в суде, если вы публично откажетесь от своих амбиций и признаете во мне главу посольства. В противном случае - и это вы должны понимать лучше меня - интересы города пострадают настолько серьезно, что для вас уже не найдется места в его благословенных стенах.
- Я не понимаю ваших иносказаний, Нолак. И, кроме того, разве вам не известно, что в присутствии третьего лица, - секретарь вежливо кивнул Гонцу, - не принято говорить на языке, ему недоступном?
В том, что Нолак проигнорировал выдвинутые условия, Динноталюц вначале усмотрел обычную заносчивость солдафона, которому былые успехи на военном поприще до того вскружили голову, что он, утратив способность к здравому размышлению, понимает дипломатическую игру как простую разновидность конного поединка, где для победы достаточно острого клинка, безоглядной храбрости и крепкого черепа. Однако посол, уверенный в прозорливости чиновников Ведомства, счел невероятным, чтобы они включили в состав такого важного посольства человека, имеющего столь узкие, закосневшие взгляды на происходящее. Резоннее было предположить, что маневры Нолака спланированы заранее и, сверх того, - посол обрадовался найденному решению - именно сейчас секретарь приступил к выполнению тайных предписаний Ведомства и именно сейчас происходит смена ролей: он, Динноталюц, становится секретарем, а Нолак - главой посольства.
"Но так ли это хорошо, как кажется? - усомнился Динноталюц. - Ведь в верительных грамотах четко написано, кем являюсь я, а кем - Нолак. Впрочем, если я назовусь Нолаком, тогда... тогда, конечно, план Ведомства будет выполнен."
Чтобы утвердиться в своих догадках, Динноталюц повторно обратился к секретарю:
- Я поступлю по-вашему, Нолак, или, если угодно, Динноталюц, но прежде прошу вас ответить мне на один важный вопрос: неужели ваш шаг, побудивший меня бесцеремонно вмешаться в разговор гонцов, тоже был рассчитан заранее?
- Какой шаг?
(Посол восхищенно отметил про себя, что в Ведомстве отменно подбирают притворщиков).
- Вы знаете, что я подразумеваю под этим: прикосновение.
- Послушайте, мне нет дела до тех призрачных картин, которые порождает ваше разыгравшееся воображение, но если вам угодно знать, почему я снял у вас с локтя серую ворсинку - извольте.
Нолак сделал интригующую паузу (у посла от волнения уродливо задергалось веко) и отчеканил:
- Потому что ее вид раздражал меня с самого начала восхождения на тронный ярус.
"Очевидно, Нолак боится, что Главный Гонец полностью понимает нашу беседу, - предположил Динноталюц, успокаиваясь. - Этим можно объяснить как его упорное нежелание переходить на оринский язык, так и очевидную ложь про ворсинку. Да, секретарь умен. Его не удалось обвести вокруг пальца даже Гонцу, изобразившему незнание нашей речи, когда я опрометчиво поинтересовался здоровьем императора. Не удивительно, что Ведомство доверило Нолаку задание такой сложности - в Городе вряд ли наберется еще десяток человек, способных столь умело дурачить императорских вельмож. Игру Нолака требуется поддержать, пока Главный Гонец не потерял остатки терпения".
- Кажется, у меня по причине долгого подъема временно помутился рассудок, гиазир Динноталюц, - сказал посол, в признание своего поражения переходя на тарский язык и следя при этом за верноподданическим смягчением твердых северных согласных, что придавало его речи причудливый акцент, свойственный жителям побережья, - но вашими стараниями мне стало много лучше и я вновь готов выполнять обязанности секретаря посольства, поскольку...
Пока Динноталюц рассыпался в любезностях перед новоявленным послом, из-за его спины появился обладатель пурпурных косиц, приблизился к Главному Гонцу, молча снял маску и швырнул ее на пол. Она осталась бы в полной сохранности, не последуй Гонец его примеру. Скорее случайно - слишком трудно добиться такой точности умышленно - его маска упала сверху и осколки стекла образовали на ковре подобие угловатого кургана. Динноталюц оборвал себя на полуслове и, не строя, вопреки обыкновению, никаких предположений по поводу странной выходки гонцов, с любопытством воззрился на их лица, в которых, впрочем, не нашел ничего примечательного. Послу доводилось когда-то слышать о том, что вельможи, носящие маски (а таких при Дворе было немало), скрывают под ними чудовищные рубцы, остающиеся после так называемых "пряток", которые отдаленно напоминают игры харренской знати и служат экзаменом для соискателей высших государственных должностей. Теперь Динноталюц был вынужден признать, что либо все слышанное им по данному поводу есть не более, чем красивая легенда, либо перед ним стоят счастливчики, которым повезло не только выжить, но и сохранить внешнее благообразие. Если бы он не уступил свои полномочия Нолаку, то обязательно попытался бы выведать что-нибудь, связанное с прятками. Динноталюц даже наметил последовательность ходов, которые могли бы привести к успеху: "Вы хорошо выглядите" - "Благодарю", "Надеюсь, другие гонцы тоже могут похвастаться завидной правильностью черт" - "Едва ли", "Но почему? Неужели при Дворе есть люди дурных кровей?" - "Нет, однако многим не повезло на испытаниях", " Как, пресловутые прятки не вымысел досужих рассказчиков?" и так далее. Но поскольку роль, добровольно принятая Динноталюцем, лишала его удовольствия говорить на отвлеченные темы, он решил хотя бы узнать причину, побудившую гонцов разбить маски (требования субординации ограничивали секретаря даже в этом, однако новый глава посольства безмолвствовал, что было весьма загадочно и, можно сказать, неприлично).
