Дамарис Коул - Знак драконьей крови
Перед очагом стояла длинная, с высокой спинкой скамья, сидя на которой она провела так много длинных зимних вечеров, слушая рассказы родителей. Большую часть комнаты занимал громоздкий обеденный стол. Посередине этого стола мерцала свеча из жира даксета, светившая мягким желтым светом, который смешивался с красноватым отблеском огня в очаге. Норисса наблюдала пляску теней на стенах, а перед глазами ее снова вставали образы отца и матери, сидящих за столом. Воспоминания нахлынули на нее, и она вернулась назад, в то время, когда ей было всего восемь лет. Норисса вспомнила, как, скрючившись в своей комнате, она подсматривала в дырку в ткани, служившей вместо двери. Спор между матерью и отцом был слышен отчетливо, и ей хотелось, чтобы Знание могло открыть ей и это тоже.
Знание разбудило ее рано утром. Знание послало ее в лес, где она добыла на ужин мейрмака. И это Знание заставило ее спуститься вниз по склону горы, чтобы после полудня встретить возвращающегося отца.
Вечер этого дня был очень радостным и приятным. После ужина она подарила отцу перья мейрмака, чтобы он смог оперить ими еще больше стрел, а потом стала помогать ему распаковывать многочисленные подарки, которые он привез из Таррагона. Ей всегда очень нравилось разворачивать штуки тончайшего полотна или рассматривать изящные кружева и тесьму, однако последний подарок оказался самым лучшим, хотя он-то и послужил предметом подслушанного спора между матерью и отцом.
Отец и мать вот так же сидели за столом, мать рассматривала сваленные на столе ткани и кружева, а отец пересчитывал монеты, кучей сложенные перед ним. Отложив в сторону небольшую стопку серебряных и медных монет, он подумал и прибавил к ней три золотых. Все остальное он ссыпал в толстый кожаный мешок, который и спрятал под одну из каменных плит очага. Медь и серебро он положил в деревянную шкатулку и убрал на верхнюю полку в шкафу.
- Ничего не нужно говорить, Рина, все уже решено.
Мать Нориссы встала и повернулась к отцу, выражение гнева на ее лице заставило Нориссу вздрогнуть за занавеской.
- Для меня это чересчур, Рольф! Каждый год ты оставляешь меня одну на целый месяц, а сам отправляешься в свое таинственное путешествие в Таррагон. Каждый год ты возвращаешься с подарками и мешками золота и говоришь, что получил это в награду за службу, но за какую - не говоришь. А теперь ты вернулся и настаиваешь, чтобы мы отослали собственное дитя. Для меня это слишком, Рольф!
- Я вовсе не отсылаю ее прочь! Она просто будет учиться внизу, в поселке. Она уже достаточно большая, чтобы научиться чему-то еще, кроме охоты и прогулок по горам на манер дикого даксета.
- Но зачем дочери охотника разбираться в свитках и реверансах? воспротивилась мать Нориссы. - Она должна быть рядом со мной, чтобы учиться прясть и правильно вести хозяйство. Это ей понадобится, когда она выйдет замуж. То, что ты учишь ее охотиться и сражаться, как если бы она была твоим сыном, - одного этого уже более чем достаточно. А теперь ты хочешь забивать ей голову бесполезными манерами деревенской аристократки, до тех пор пока она не станет настолько противоречивой и вздорной, что никто не захочет взять ее за себя.
Но отец только покачал головой и поцеловал мать в щеку.
- Решено, она пойдет учиться.
И Норисса по тону его голоса поняла, что вопрос был решен. Ее мать тоже поняла это и позволила отнести себя спать, тихо плача в качестве последнего аргумента в споре.
Норисса тоже вернулась в постель, юркнув под вышитые одеяла и простыни, также привезенные отцом из поездки в город. Она с нетерпением ждала наступления утра. Снаружи мягко светила Даймла, позлащая ночную тьму. Прежде чем прошел месяц и диск ночного светила стал полным и ярким, Норисса уже стала ученицей в Кренхольде, в доме судьи.
Норисса вздохнула, воспоминание отдалилось от нее, и она снова осталась одна в пустом доме, наедине с реальностью, столкновение с которой ей хотелось оттянуть. С этой мыслью она подошла к столу и прикоснулась пальцами к гладкой изогнутой древесине своего лука.
Прикосновение к оружию оживило в памяти тонкие, сильные и уверенные руки отца. Вот они обрабатывают кусок дерева, а вот они приделывают к стреле новое оперение. Как он был силен, и как она любила его за это!
Сильный и потому уверенный в себе, отец не обращал внимания на упреки жителей поселка, которые часто бранили его за то, что он воспитал дочь охотницей. Норисса помнила, как однажды он ответил на замечание деревенского старосты: "Может быть, она и не будет слишком женственной, старейшина, но после моей смерти мой ребенок никогда не будет зависеть от чужой милости и всегда будет иметь на столе кусок хлеба и мяса, благодаря самой себе, а не деревенской благотворительности. - С этими словами отец с усмешкой оглядел толпу ухмыляющихся юнцов, которых позабавил спор старейшины и охотника. - К тому же, - прибавил он, - она сумеет отстоять свою независимость и добродетель".
Иногда Норисса задумывалась, была бы его решимость заставить ее учиться столь велика, если бы ему самому не было каким-то образом на это указано. Но, каковы бы ни были его побудительные мотивы, она была способной и полной страстного желания ученицей. Кроме того, она полюбила горы, полюбила азарт охоты, и, разумеется, ей нравилось быть с отцом.
Это были счастливые дни, полные смехом отца и свободой. В те дни, когда он отправлялся в свои странные путешествия в Таррагон, мать долго плакала и смотрела ему вслед до тех пор, пока он не исчезал из виду, спустившись вниз по склону горы, испуганная тем, что ее муж уходит далеко навстречу разным соблазнам и искушениям, а Норисса провожала его взглядом, снедаемая желанием отправиться вместе с ним навстречу приключениям и опасностям.
А потом пришла болезнь. Сначала она старалась быть незаметной, и отец вставал по утрам с легкой болью в спине, и ноги его плохо сгибались, но очень скоро болезнь набрала силу, и руки отца распухли и превратились в шишковатые культи, скрюченные в суставах, и точно так же скрючился его некогда несгибаемый характер, и отец стал каким-то маленьким и постоянно чем-то испуганным.
На протяжении четырех лет с начала болезни он ни разу не ездил в Таррагон. Он проводил день за днем, ссутулившись перед очагом, неподвижно глядя в огонь. Он умер в начале прошедшей зимы, его смерть пришла вместе с первым снегопадом. Не прошло и месяца, как умерла и мать Нориссы, не столько от приступов своей сопровождающейся жестоким кашлем болезни, сколько от горя.
Сидя на скамейке перед очагом, Норисса покачала головой, стараясь отогнать печальные мысли. "Грустные воспоминания - это совсем не то, что мне нужно для того, чтобы самой отправиться в путь, - решила она, высоко подняв голову, чтобы противостоять ноющей боли. - Мои родители умерли, и я стала взрослой женщиной. Я должна начать жить своей жизнью!" И она откинулась на спинку скамьи и вытянула ноги к огню. Постепенно ей удалось изгнать из головы все мысли, и в конце концов она задремала и спала до тех пор, пока ей не приснился полузабытый детский кошмар...
