Василий Попов - Голос погибшей планеты
— Я?! — от души поразился я. — Когда и где?
— Тогда, в танцзале. Ты ведь отлично знал, что эта большеглазая девчонка — дочь начальника базы, офицера-космонавта высшего класса…
— Что ты выдумываешь? — возмутился я. — Конечно, я этого не знал.
— Врешь! — Ло потянулся за стаканом с оранжевым напитком. — Так что теперь моя очередь выйти вперед в этой игре, называемой жизнью. И я этой очереди не упущу!
Мы разошлись, недовольные друг другом.
На следующее утро стало известно, что начальник базы выбыл в полуторамесячный отпуск. Я знал, что Ва расскажет отцу о нашей женитьбе, и с тревогой ждал возвращения высокого начальства. Эта тревога особенно усилилась после того, как я прочитал в последнем письме В а таинственную фразу: «А еще у меня и для папы, и для тебя, мой милый, есть одна новость, писать о которой я пока не стану…» Я ломал себе голову над тем, что могло одинаково заинтересовать и меня, и моего высокопоставленного тестя…
Служба шла по однообразному, четко размеченному графику — патрулирование границы, полеты к нашему разведывательно-наблюдательному пункту на астероид. Разница была только в том, что и я, и Ло стали теперь начальниками отрядов и у нас под командой было по четыре офицера-космонавта.
На нашей базе Багана считалось чуть ли не признаком хорошего тона, если офицер имел в городке любовницу из числа местных жительниц-туземок. Это не считалось нарушением супружеского долга, а расценивалось как простая и естественная забота о своем физическом и нравственном здоровье. Надо мной посмеивались, потому что у меня не было любовницы.
Но как-то поздним и темным вечером, когда я возвращался на базу из городского ресторанчика, меня встревожил отчаянный женский крик, донесшийся из глухого переулка. Я бросился на помощь женщине, включил фонарик и увидел, что двое наших старших солдат волокли куда-то сопротивляющуюся маленькую женщину в белой тунике.
— Прекратить безобразие! — крикнул я.
Насильники швырнули женщину на пыльную дорогу.
— Это что еще за петух? — злобно воскликнул один из них и вытащил нож.
Второй навел на меня свет своего фонарика. Мой мундир с двумя золотыми нашивками старшего офицера, как видно, сразу убедил негодяев, что связываться со мной не стоит. Прикрывая ладонями лица, они побежали куда-то в глубь узкого переулка, и через минуту смолк даже топот их тяжелых ботинок, гулко отражаемый глухими каменными стенами.
Я нагнулся над лежащей женщиной. Она была без сознания и лежала, сжавшись в комочек, — маленькая, худенькая, совсем еще девчонка. Детским было и лицо — темное, чуть скуластое, с длинными ресницами и маленьким, плотно сжатым ртом.
Не зная, что мне делать с этой полуженщиной, полуребенком, я оглянулся по сторонам. И справа, и слева высились глухие трехметровые каменные стены, двери в них были крепко заперты, и никому не было дела до происходящего на улице. И тут я услыхал слабый, еле слышный голос:
— Спасибо вам, господин офицер! Мне сейчас станет лучше.
Я оглянулся. На меня смотрели затуманенным взглядом огромные черные глаза, опушенные длинными ресницами.
— Разрешите, я провожу вас? — спросил я.
Женщина бросила на меня удивленный взгляд, и я понял, что она поражена моей просьбой — ведь среди наших офицеров было принято считать туземцев людьми второго сорта, почти обезьянами.
Она шла с трудом, и я поддерживал ее за хрупкую, тонкую талию, ощущая, как лихорадочная дрожь сотрясает ее тело. По дороге к дому она короткими, отрывистыми фразами рассказала о себе.
Ее звали Фати. Она вдова, муж ее четыре года назад был убит пьяным солдатом базы. Работает посудомойкой в одном из местных ресторанчиков. В этот вечер она, как обычно, после работы спешила домой к дочери, когда на нее напали подвыпившие парни в военной форме.
Маленький домик прятался в тени пальм и большелистных бананов. В нем светился слабенький огонь масляной коптилки.
Женщина шла с трудом, обвисая на моей руке, маленькая и беззащитная. В дверях к ней бросилась крошечная девчурка:
— Мама! Я так ждала тебя! Я так хочу кушать! — проговорила она на туземном наречии, которое я уже понимал.
Женщина без сил опустилась на низкое ложе. Я окинул взглядом единственную комнатку домика — низенький столик, несколько циновок, матрацы и подушки, убогая посуда.
— Крошка моя, Нази! — не то проговорила, не то простонала женщина. — Мне нечем тебя накормить. — И пояснила, вскинув на меня огромные печальные глаза: — Я несла еду, но насильники выбили ее у меня из рук.
Я вспомнил о двух плитках шоколада, которые я купил для себя в ресторанчике, и предложил их девчушке.
— На. Поешь. Это очень вкусно.
Девочка сверлила меня недобрым взглядом и покачивала головой.
— Нет! У белых дьяволов нельзя ничего брать.
Она взяла шоколад только из рук матери.
Это прозвище — «белый дьявол», эти детские глазенки, переполненные страхом и ненавистью, снились мне всю эту ночь. И тогда я впервые подумал и понял, почему мы для местных жителей только ненавистные «белые дьяволы». Ведь мы заняли их землю, ведем себя на ней как хозяева, наводим свои порядки, нарушаем их обычаи и жизненный уклад. А что мы даем этим людям взамен? Разговоры о том, что мы защищаем их? От кого защищаем, если никто не собирается нападать на эту бедную, выжженную солнцем землю…
На следующий день я был дежурным по базе. А через день вечером я, накупив в гарнизонном магазине печенья, различных продуктов, конфет, постучал в двери маленького домика на окраине городка.
Открыла мне Фати. Она, наверное, недавно вернулась с работы и кормила дочь какой-то черной кашей. Увидав меня, маленькая Нази, словно мышонок, ускользнула в самый дальний угол, поблескивая оттуда испуганными, озлобленными глазенками. А мне почему-то очень хотелось, чтобы эти глазенки, темные, как космическая глубина, смотрели на меня приветливо и ласково.
— Зачем вы все это принесли, господин? — чуть слышно проговорила Фати, когда я выложил из пластмассовой сумки груду продуктов. — Все это стоит больших денег…
Я ответил:
— У меня хорошее жалованье. — И предложил: — Давай поужинаем вместе, втроем. Приготовь, если можно, ужин.
Готовить Фати умела, и очень скоро на столе уже стояли кушанья и очень вкусный чай. Девочка ела с аппетитом, но по-прежнему бросала на меня взгляды испуганного пойманного зверька. Не раз я ловил и взгляд ее матери — встревоженный и выжидательный.
Часа через два я ушел. И пожимая тонкую ладошку Фати, я впервые увидел в ее темных глазах искорки доверия.
