Владимир Михайлов - …И всяческая суета
Вот и все, чем мы хотели предварить официально опубликованный текст. Копирайт, напоминаю, принадлежит газете «Дни нашей жизни», при перепечатке ссылки на нее обязательны. Привыкайте вести себя по-людски.
"Журналист: Знаете, Вадим Робертович, даже в наше время коренных перемен как-то трудно всерьез произносить и принимать такие сочетания слов, как «воскрешение людей», к которым мы всю жизнь относились, как бы сказать, несерьезно, что ли. С вами так не было? Вы сразу привыкли?
Землянин: А мы этих слов как раз и не употребляем. Они, я бы сказал, слишком эмоциональны, а у нас тут на протяжении почти всего процесса — точная наука и техника. Восстановление — вот термин, которым мы чаще всего пользуемся. Восстановление народного хозяйства, восстановление ленинских норм партийной жизни — это ведь все было? Ну, а у нас — в буквальном смысле слова восстановление человеческой личности. Всего лишь, и никаких эмоций.
Ж.: И вот вся эта техника, все то, что я вижу вокруг…
А.М.Бык: Производит убогое впечатление, не так ли? Да, это все буквально подобрано по домам, по свалкам, начинали ведь с нуля, денег не было, спонсоров так и не нашли… Но ведь не это главное. Вот вы — человек пишущий и знаете: разве для того, чтобы написать хорошую книгу, обязательно нужен мраморный стол? Нет, на мраморном хорошо играть в биллиард, а книгу можно и на кухонном написать, и на табуретке можно. Вот мы и начинали с табуретки.
Ж.: И добились, судя по тому, что я увидел и слышал, блестящих результатов.
З.: Я бы так не сказал. Во всяком случае, если в слово «результаты» вкладывать практический смысл. Вот смотрите: процесс восстановления человека, или, как мы тут на своем жаргоне говорим, «ванна» занимает неполных четверо суток. Значит, если мы хотим восстанавливать ежедневно по одному человеку, нужны как минимум четыре ванны, а у нас — одна. А что касается самой теории и конструкторских разработок, то они возникли, когда кооператива еще не было, это продукт индивидуальной трудовой деятельности.
Ж.: Вашей деятельности.
З.: Ну, было бы глупо отрицать это. Но, как вы понимаете, моей заслуги в этом нет.
Ж.: Простите, но этого я как раз не понимаю.
З.: В самом деле? Ну, подумайте: Пушкин, скажем, создал великую поэзию. Или Гете. Их ли это заслуга? Нет, я считаю — это заслуга природы, создавшей их такими. Ведь создание этой поэзии было для каждого из них делом естественным и необходимым, их способом жизни. Пушкин не заставлял себя работать, напротив — тяжело переживал, когда работать не мог. Понимаете теперь? Для каждого из нас сунуть, скажем, руку в огонь — противоестественно, болезненно, опасно, для того, чтобы сделать это, нужно заставить себя; вот за такой поступок человека надо хвалить, это его заслуга. А если некто, скажем, в жаркий день полез в воду купаться — это что, заслуга? Нет, это естественный и приятный поступок, природа создала человека так, что в жаркий день ему и приятно, и полезно охладить свои кожные покровы при помощи относительно прохладной воды, а потом за счет ее испарения с поверхности тела… Вот так и со мной. Природа создала меня способным на это, мне очень нравилось заниматься теорией, а теперь и практикой, в чем же моя заслуга? Нет, если хвалить, то скорее уж тех, кто дал мне возможность осуществлять мои замыслы — вот как присутствующие здесь, например…
Ж.: О них мы еще будем говорить. А сейчас хотелось бы услышать более конкретно: как вы начали думать об этом, как все стало получаться…
З.: Знаете, я не уверен, что удастся все вспомнить… мне кажется, вы не прочь настроиться на то, что я — какая-то необычная личность, этакий вундерменш или юберменш… А я человек совершенно обычный, я бы сказал даже — обыденный, и родился общепринятым способом, и рос, и учился, не перескакивая через классы, в самой обычной школе, без уклона, и в детстве мечтал стать моряком, а не физиком и не кибернетиком; и, когда приходило время, вступал, куда полагалось, а куда мне не полагалось по разным причинам — не вступал, и где не надо было быть — не бывал, и в чем не надо было участвовать, — не участвовал, рос тихо, а потому и не привлекался, не подвергался и не имел. Зато поступил, хотя и с некоторым запозданием и не могу сказать что беспрепятственно, туда, куда хотел, а хотел я туда, где были теорфизика и кибернетика — тогда она только-только перестала быть буржуазной лженаукой. Учился неплохо, и неплохо же проходил практику на одном московском предприятии, так что хотя закончил и без красного диплома, но на меня уже была заявка, и я остался тут. Узкой специальностью моей были некие измерительные приборы…
Ж.: Вы не могли бы поточнее? Видимо, здесь вы приближаетесь уже к сути…
З.: К сожалению, поточнее не имею права.
Ж.: То есть я понимаю так, что за границу вы не ездите?
З.: Да, невыездной из соображений безопасности — но последний год уже… Зато по стране я поездил много. Вместе с моими приборами, разумеется, то есть теми, в разработке которых принимал участие, меньшее или большее, и которые я обслуживал, и уже считался заметным специалистом в этой узкой области… Кстати, именно в одной из командировок, когда проводилась очередная серия измерений — ну, после испытания изделия — мне удалось подметить один побочный, возникавший в процессе измерений эффект. Он был непредвиденным и, кроме того, совершенно ненужным, никому не мешавшим и не помогавшим — однако же, неизбежным. Ну вот, чтобы вам было яснее, приведу такой пример: ночью в темноте вы, чтобы увидеть нечто, вам нужное, направляете на него луч света. И видите. При этом вам все равно, начало ли это «нечто» при освещении отбрасывать тень, или нет: она вам не помощь и не помеха, ее вполне могло бы не быть — однако же она есть, и без специальных ухищрений вам от нее не избавиться. Вот мне и удалось увидеть нечто, в принципе подобное этой неизбежно возникающей тени. Самое удивительное — что я почти сразу догадался о сущности явления, но понимание перспектив пришло позже, куда позже!
Ж.: То есть, именно тогда и совершилось открытие? Что же — вы выскочили из ванны с криком «Эврика»?
З.: Не совсем так. И по многим причинам. Во-первых, я был одет, а ванны в радиусе многих километров просто не было, да и выскакивать из укрытия в тот миг было бы крайне опасно для здоровья. А во-вторых, я люблю семь раз измерить, а потом еще семь, и только тогда хвататься за ножницы. Так что тогда я просто-напросто промолчал. Зато очень много думал. Потом; через несколько месяцев, было еще одно испытание — и эффект подтвердился и на сей раз. Еще через полгода — то же самое. А в промежутках сперва были одни только мысли, потом уже кое-какие прикидки на бумаге, — перейти на компьютер я еще не решался, мне казалось, что это нарушило бы интимность процесса, все-таки компьютер — это не я, это уже кто-то другой… Попытки найти нужную математику, потом стали появляться какие-то схемы, крайне примитивные, наивные, как я сейчас вижу… Но если неотступную мысль можно без особых натяжек сравнить с обуявшим бесом, то могу сказать, что лукавый уже вселился в меня и чем дальше, тем больше одолевал и толкал на всякие, не очень разумные, быть может, поступки. Во всяком случае, тогда так казалось.
