Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике
- И зря, - нежно вымолвила Наталья , - зря... Иммунитет. Лучше примирись со своим нынешним состоянием. Найди в нем свои приятные стороны. Ты - жив, а это - главное. Разве не так? Любая жизнь лучше холодного, безразличного, мгновенного и вечного небытия. Верно, Джекки?
- Тара, - совершенно по-идиотски сказал я, - ты... ты не расстраивайся, я тебя навещать буду...
Тарас харкнул. Я еле успел отскочить. Белый комок слюны трассирующей пулей пролетел по коридору и шлепнулся со странным шмякающим звуком на пол.
- Эй, - закричал сверху, с лестничной площадки варан, - новенький! Еще плюнешь - и дежурный - ты! Мы не поглядим, что у тебя - трагедия. У нас у всех тут... Тряпку в клешню - и вперед.
__ _____________________________________________________________
- Я пойду? - тихо спросил я.
- Погодите, - вздохнула Наталья , - я вам не советую топать пещерой. Выведу на улицу, сядете на троллейбус - он прямо напротив двери останавливается - и проедете одну остановку. Там увидите: "казармы" - так остановка и называется.
- А если... - начал было я.
- Что если? - переспросила Наталья. - Ну, столкнетесь с кем-нибудь из начальства - под козырек, учить вас? Скажете: от Натальи. Препарат отвозили! Ну, не от Натальи, от Натальи Алексеевны. У вас талоны есть?
- Нет... Ннет.
- Ну, пойдемте: талоны дам, на улицу выведу.
Мы поднялись по лестнице, скрипучей, деревянной, уютной домашней лестнице, похожей на дачное бездельное детство.
В коридоре на крашеном полу лежала чуть выпуклая студенистая лужа слизи с неровными краями.
Я аккуратно обогнул лужу, и очень правильно сделал, ибо из самой ее глубины, колебля поверхность, раздалось:
- Наталья Алексеевна, вы когда-нибудь прекратите это блядство? Попрут ведь из учительниц - ей-ей, попрут!
Раздавшиеся слова вочеловечили лужу. С первыми звуками я увидел то, чего прежде не замечал.
Легкий полурастворившийся, полурастаявший очерк лица во вздрагивающем в такт словам студне, расплеснутом на крашеном полу. Еле намеченные глаза, в коих зыбко, дрожливо отражались прозрачными абрикосами Наталья и я, рот, чуть двигающий почти расплывшимися губами, исчезающими в полупрозрачной массе того, что оказалось живым говорящим телом.
Странно, но это лицо показалось мне даже красивым.
- Лера, - Наталья Алексеевна отпирала дверь, - ты что? полиция нравов? Попрут и попрут. Твоя какая печаль?
- Тебя жалко, - и я увидел вздох Леры.
- Главное, Лера, - Наталья стояла у открытой двери, поигрывая ключом, своя фатерка, своя квартирка, свой уголок. А там - будь ты хоть царевной, хоть борцом, хоть прыгуном, хоть дразнильщиком - была бы своя раковина, дом, приросший к телу, куда можно спрятаться от гнусности мира, ну и от собственной гнусности. Джекки, входи. Чего уставился? Лера у нас - такой...
- Ну, - Лера задвигался, пополз по коридору, и странным было это перемещение студня с отпечатанным в нем человечьим лицом, - если что стрясется, милости прошу к нашему шалашу!
- А я и так у вашего шалаша! - засмеялась Наталья .
- Наташа, Наташа, мудрый и давний друг мой, - Лера завздыхал пуще обычного, - славная, несчастная Наташа с хлыстом-хлыстиком, зачем говорить неправду? Для самой себя - неправду? Ты же не у нашего шалаша - и ты это прекрасно знаешь! Ты в будке надсмотрщиков - с хлыстом-хлыстиком в руках. И в зеркало на тебя глядит не ненавистная, отвратительная медуза, а человеческое лицо, твое лицо, Наташа, которое хочется целовать...
- Джекки, - резко обратилась ко мне Наталья , - ну что ты застыл? Заходи! Хватит. Наслушался под завязку. Что, интересно?
- Интересно, - не подумав, брякнул я.
Студенистое тело Леры задрожало в такт его серебристому ч(дному и чудн(му для такого полурасплывшегося лужеобразного существа смеху.
Наталья Алексеевна сперва открыла рот от удивления, а потом рассмеялась сама.
Ее хриплое булькающее клокотание совпало с серебряным колокольцем смеха Леры.
- Лера, - отсмеявшись, отклокотав, сказала она, - правда, Джекки прелесть?
Лера попрыгал на месте, отплеснув от своего тела пару-другую жидких капель, зашипев, те исчезли, полопались на стенах коридора.
Я понял, что это Лера кивнул.
- Да, - подтвердил он, - хороший парень. Не жилец.
- Я его хочу в учителя определить.
- Ты его лучше сразу лабораторным реактивом опрыскай...Такие и в учителях долго не ходят. Ейн-цвей - и пополз, попрыгал, поскакал в квартирку - или тренажеры обучать, или в лаборатории препаратом работать.
Лера подполз к двери, пихнул ее - и я увидел, как студенистая масса его тела мускулисто напружинилась, натянулась, стала литой, упругой, зеркальной - не лужа слизи, но застывший кусок водопада, сохранивший силу всего потока, но еще не израсходовавший ее.
- Так что делать? - поинтересовалась Наталья .
- Не соваться, - Лера, обдрябнув лужей, переполз через порог, - гибель для таких - лучшее. Пускай его лучше на другой планете размозжит, чем здесь в подземелье, в болоте...
Лера захлопнул дверь.
- Аа, - я почесал в затылке, - как же он дверь открывает?
- Лера? - Наталья, видимо, задумалась над словами Леры. - ну как... Ползет по двери, виснет на ручке, вытягивается до пола макарониной и дергает... Малоаппетитное зрелище.
Глава девятая. Снова - человек со стеком. Кинематограф.
В кафе тихохонько наигрывала музыка, фырчала кофеварка, продавщица в белом халате морщилась, управляясь с чашками, с капающей через сито, набитое мелко намолотым кофе, жидкостью. В очереди тихо переговаривались.
- Плохо идет, - оправдываясь, сказала продавщица.
- Совсем не фурычит? - посочувствовал кто-то из очереди.
У меня захолонуло в груди. Да, здесь был мой дом. Я будто воротился туда, откуда уехал давным-давно, в очередь за кофейком и пирожным. Я снова в городе, в Херрбурге, в кофеюшне на углу улицы Террористов и Венского.
Продавщица оторвалась на миг от кофейного аппарата, увидела меня и заулыбалась. Мне стало не по себе. Продавщица улыбалась не мне, а форме "отпетых". Очередь как-то подалась, съежилась. Я не скажу, что встала по стойке "смирно" - кто-то, напротив, заговорил нарочито громко и беззаботно, дескать, что мы? "отпетых" не видели? Подумаешь...
Женщина, стоящая у самого прилавка, позвала меня:
- Солдатик, иди, становись сюда...
- Да я... - начал было я.
- Иди, иди, - настаивала женщина, - не бойся. Тебе спешить надо.
Я встал перед женщиной.
- У меня сын такой вот, как ты, - рассказывала женщина, - в "отпетых".
Я медленно заливался краской.
- Я еще не в "отпетых", - сказал я, - я в карантине.
- Стой, стой, - успокаивала меня женщина, - сейчас в карантине, а потом... Бедненькие... Бери пирожные - полакомься.
Я разозлился. Мне захотелось сказать женщине какую-нибудь резкость про "бедненьких", про их жестокость, тупость, захотелось спросить у женщины: как же ваш сынуля в "отпетые" загремел? ведь поди не доброволец? палку кому кинул или ларек взял? Как же вы сыночку-то своего так воспитнули, что из него бедненький с огнеметом вылепился?
