Стивен Барнс - Плоть и серебро
— Да, ангел Брата Кулака вернулся! — провозгласила она, и голос ее отдался от стен гулким эхом. — Встаньте и приветствуйте возвращение ее в любовь вашу!
Сцилла взяла его за руку. Люди один за другим вставали и выстраивались в две шеренги у подножия пандуса. Они склоняли головы и соединяли ладони перед грудью.
Те, кто мог.
Марши и Сцилла начали спускаться. Глаза его теперь привыкли к тусклому свету, и от увиденного холод пробрал его насквозь: у всех членов несчастного почетного караула был изможденный вид узников концлагеря. Даже лучшую одежду их нельзя было назвать иначе, как лохмотьями, хотя температура в отсеке была вряд ли выше десяти градусов.
Каждый был так или иначе изувечен.
Они поравнялись с первым в строю — изможденным чернокожим с опущенными глазами. У него не было одной ноги, и он опирался на самодельный костыль. Рука на перекладине костыля представляла собой какой-то спутанный узел. Другая рука кончалась у запястья. Лицо женщины рядом с ним представляло собой массу иссиня-красной рубцовой ткани, окружающей перепуганный глаз. Такие же шрамы покрывали ее шею и уходили под ворот рваного грязного комбинезона. Марши не надо было видеть оставшиеся несколько прядей волос на бледном покрытом волдырями черепе или дрожь всего тела, чтобы узнать симптомы серьезного радиационного поражения.
Его тянуло дотронуться и стереть эту боль, чтобы посмотреть, можно ли еще обнаружить лицо под этим ужасом, но Сцилла волокла его неумолимо мимо строя, мимо человека со сломанными и неправильно сросшимися руками, от которых казалось, что у него лишние локти. Напротив него заходилась в кашле женщина с черной кровью на губах и скрюченным артритом телом.
Кажется, его сюда привезли по серьезной причине. Здесь будет много работы.
Но зачем заставлять ее и остальных вот так стоять!
— Я понял, Сцилла, — коротко сказал он. — Если у вас здесь нет очень хорошей клиники — а это мне представляется чертовски маловероятным, — я лучше смогу лечить этих пациентов в клинике у меня на борту.
Ангел поглядела на него так, будто он заговорил на нескольких языках.
— Ты здесь в распоряжении Брата Кулака.
— То есть я должен лечить его первым? — Марши подумал про себя, что лучше бы этому самому Брату Кулаку быть действительно серьезно больным, раз он имел наглость поставить себя впереди этих несчастных.
Она помрачнела:
— Брат Кулак — Избранный Господа. От Него узнали мы, что светская медицина есть заблуждение, кощунственное оскорбление Воли Божией. Из того, что ты можешь предложить, Ему ничего не нужно. — Она безразличным взглядом окинула выстроившиеся по обеим сторонам человеческие обломки. — Эти же будут исцелены, если вера их будет сильна и повиновение их совершенно.
Она тянула его вдоль этого ряда несчастий, пока они не поравнялись с черноволосым мальчиком лет двенадцати. Обе руки его были кое-как забинтованы грязными тряпками. Одного глаза у него не было, орбита покрылась черной коркой и сильно воспалилась. Лицо мальчика пылало лихорадкой и покрылось испариной, несмотря на холод. Область вокруг глаза пылала красным и так распухла, что натянутая блестящая кожа готова была лопнуть. Под опухолью блестела слезная дорожка гноя. В воздухе стоял сладковатый запах гангрены. Второй глаз, замутненный болью и наполненный немым призывом, смотрел на Марши.
Мальчик попытался улыбнуться.
Марши попытался улыбнуться в ответ, но не смог. Как будто все клетки его тела на миг перестали функционировать и двигаться. Потом он задрожал, ощутив ярость там, где много лет уже был только холодный пепел.
Он вырвался из руки Сциллы и уставился на нее гневным взглядом.
— Послушайте, — процедил он сквозь стиснутые зубы, сочась злостью и презрением. — У мальчика сильнейшая инфекция в глазу и некроз. Если ему не помочь, он умрет, к чертовой матери. И ваш Брат Кулак — полное говно, если он…
Он не видел, как это случилось. Его ударила серебряная молния, сбила с ног, завертела, отбросила в сторону, чуть не задев мальчика, и ударила о контейнер. Там он и повис, лишившись от удара дыхания, отчаянно пытаясь набрать воздуха.
Зачаточная гравитация Ананке не успела притянуть его вниз.
Хромированной гарпией бросилась к нему Сцилла, схватила за перед рубашки керамиловыми когтями, как горстью ножей. Резким рывком она притянула его к себе. Гнев превратил ее татуированное лицо в морду китайского дракона. Дыхание ее дымилось в холодном воздухе.
— Никогда не смей так говорить про Брата Кулака, — прошипела она, и исчерченные губы отползли назад, открыв подпиленные зубы. — Моя кара не убьет тебя. — Единственный человеческий глаз сузился до блестящей щелки. Пустая линза, заменившая второй глаз, горела механической злобой. — Потому что смерть есть милосердие, а его для тебя не будет.
Она вздернула его на ноги. Марши пошатнулся, но смог устоять. Кровь из распоротой груди уже окрасила разорванную рубашку. По крайней мере он снова мог дышать и теперь жадно глотал мерзкий воздух. Он был почти приятен.
Но изрезанный когтями Сциллы Марши был больше зол, чем напуган. Он выпрямился, собрав обрывки собственного достоинства, и посмотрел Сцилле прямо в глаз.
— Ваше возражение принято к сведению, — выдохнул он. — Но я не снимаю свой тезис.
Рот Сциллы дернулся, губы открыли полную пасть ножей. Она подняла руку, выпустив теперь когти до конца, и удар должен был быть убийственным. Каким-то образом Марши смог устоять на превратившихся в желе ногах.
Но не успела она нанести удар, как по пещере ангара разнесся голос:
— Сцилла! Немедленно приведи ко мне неверного!
Это был хриплый, захлебывающийся шепот, усиленным до мощи грома. От него у Марши мурашки побежали по шее и по спине.
Калеки попадали на колени. Сцилла застыла, как истукан, и бронированная рука с когтями повисла над Марши косой смерти. Гнев и что-то еще, что Марши не мог определить, бились на пустынном поле ее лица. Пять бесконечных страшных секунд он был уверен, что она ослушается и ему предстоит умереть.
Но она вздрогнула, испустила придушенный неразборчивый звук и дала руке упасть. Потом склонила голову.
— Я слушаю и повинуюсь, Брат Кулак. — Голос ее был тихим и слабым. Испуганным.
— Еще бы. Теперь иди сюда. Я жду.
Голова ее поднялась. Она холодно поглядела на Марши, показала на дальнюю дверь и велела:
— Иди.
Марши решил не испытывать судьбу и молча повиновался. Пошел, спотыкаясь и пошатываясь, на ватных ногах.
Голову он держал высоко, изо всех сил пытаясь скрыть ужас, от которого все его тело было будто пропитано холодным формалином.
