Лариса Чурбанова - Пурпурное Древо Порфирия
Шкирняк с семейством был на месте уже давно. Да и другие словене набились во множестве, не только язычники, поклонявшиеся прадедовским богам, но и крещеные христиане. Всем было куда как интересно, что за слова будут произнесены боярином перед горящей крадой- божьим алтарем. Люди знали, что Род строго взыскивает с клятвопреступников; не было еще случая, чтобы услышанные им обещания остались невыполненными.
Из людской толпы к Ольгерду величавым шагом вышел жрец, длинные одежды которого со свистом рассекали воздух. Поприветствовав князя почтительным кивком, он протянул ему грамотку.
- Что это? - с удивлением спросил Ольгерд, щурясь на разбегающиеся мелкие буквицы. - Чернила, поди, из орешков дубовых, не разобрать ничего!
- Писание сие есть клятва твоего боярина, пресветлый князь, - с достоинством ответствовал жрец. - По ней он и читать будет, так что допрежь не взглянешь ли?
- Что там смотреть, - отмахнулся князь. Весь день он чувствовал себя не в своей тарелке. Уж скорее бы закончить все, да поплыть с Гардрадой куда глаза глядят. Бессонница почти совсем доконала его, и плохо скрываемое недовольство Домогары радости его существованию отнюдь не добавляло. Вот и сейчас, она яростно сопела под локтем, и пинала его острым каблуком в лодыжку, не одобряя легкомысленного отношения к церемонии. Пришлось пробежать глазами представленную цидулку.
- Ну, что, тут, все по форме: "...беречь и защищать земли твои и людей на них...". Да уж будь любезен, и про семью не забудьте. Ага, вот тут про них: "...чада и домочадцы с преданной и любимою супругою Домогарой..." Видишь, душенька, тут и про тебя есть, так что не переживай.
Под горящим взглядом жены, Ольгерд неспешно свернул пергамент и протянул назад терпеливо ожидающему жрецу.
- Все путем, отче, пусть так и читает Шкирняк. Давайте начинать, холод нынче собачий, да и время уже не раннее.
Священник склонился и отошел к алтарю. Церемония началась. Невысокий боярин, полный осознанием важности момента чуть запинаясь, произносил слова клятвы. Долго читал, с перечислением всех вверенных его попечению мест и волостей. Красный Святовит недовольно взирал на собравшихся всеми своими четырьмя ликами, и холеные усы его надменно топорщились.
- А также возвернуть по первому требованию господина моего князя из перечисленного все, что пожелаю. Клятве сей призываю в свидетели, тебя, Род всемогущий, ибо ведомо тебе все на земле творящееся, - голос Шкирняка звучал громко, как из пивной бочки, а мощные порывы ветра рвали фразы и относили их далеко, к берегам Почайны.
"Слава богу, вот уже и конец, " - подумал утомленный Ольгерд. Однако, он ошибался.
- Теперь слова изреченные кровью скрепить надобно, - громогласно прозвучал голос жреца. У него в руках тускло блеснуло стальное лезвие. Боярин приблизился к идолу и неловко начал освобождать правую руку из жесткого парчового рукава. Молочно-белая длань, густо покрытая рыжим волосом и веснушками, казалась какой-то неприличной и совершенно неуместной перед застывшими ликами бога. Одно движение, и кровь темными каплями стала стекать в подставленный жрецом рог. Толпа дружно ахнула, а Домогара слегка пошатнулась. Князь поддержал жену, и шепнул ей на ухо:
- Такую клятву вряд ли кто нарушит!
- Да ты слышал ли, что он, мерзавец, говорил! Мол, верну, что пожелаю! Где были твои глаза, когда цидулку ту читал? Теперь-то уж ничего не поделаешь!
Княгиня выпрямилась и одарила мужа гневным взглядом.
Это не помешало ей иступлено рыдать на следующий день, провожая Ольгерда в дальний путь:
- На кого же ты нас, сокол ясный, покидаешь! Ненаглядный мой, сердце мое, куда ж ты от деток своих уезжаешь! В какие края заморские, страны неведомые!
Ничего подобного князь от своей грозной супруги раньше отродясь не слыхивал. Нет, все-таки, не зря он собрался в путь-дорогу, совсем даже не напрасно. И, пришедши в хорошее расположение духа, Ольгерд крикнул во все горло:
- Куда глаза глядят, куда волны погонят и ветер подует! Плыву туда, не знаю куда!
То, не знаю что.
Серого неудержимо тошнило. Оказалось, что он совершенно не переносит качку. Даже небольшое волнение, легкие барашки волн вызывали у бедняги такой приступ дурноты, что сердце останавливалось, а желудок норовил вывернуться наружу. Вот и теперь он опять не успел добежать до борта. На чистом свежевыскобленном дереве образовалась безобразная лужа наполовину переваренной еды.
- Опять этот щенок заблевал все вокруг! - на палубу слегка раскачиваясь вышел Гардрада. Он брезгливо обошел изгаженное место и направился к Ольгерду. - Давно пора ссадить его на берег. Если уж ты не хочешь просто кинуть сопляка за борт, то изволь- пришвартуемся у Любеча. Тамошний князь даст за него хорошую цену. Заодно и продовольствием запасемся. Лично меня уже мутит от каши и квашеной капусты. Только свиньи могут ее лопать в таком количестве!
Серый испуганно попятился. А ну, как и впрямь князь оставит его у любечского Малха. Небось, надоел он уже всем со своей медвежьей болезнью. Тут спина мальчишки уткнулась во что-то твердое. Сзади стоял Шиш.
- Не трусь, хлопчик! - руки дядьки успокоительно легли на худенькие плечи. - Энто мы еще поглядим, кто кого за борт погонит. По мне, так поганцу Гарольду там самое место.
Ольгерд только что пробудился и теперь стоял, опираясь могучей спиной о мачту и изо всех сил потягиваясь. Он провожал сонным взором проплывающие за кормой лесистые берега и блаженно улыбался чему-то своему.
- Брось, Гарольд, собачится с утра пораньше. Хочешь, так станем в Любече, да накупим солонины сколь твоей душе угодно, хоть лопни. А парнишку не трогай! Я и сам попервоначалу к качке не сильно привычный был. Ничего, притерпится.
Серый оживился. Раз князь на его стороне, так ему ничего и не страшно. Пусть нурманин подавится! На радостях парень дерзко показал Гардраде язык и мышью юркнул в трюм.
Там умиротворяюще пахло ядреным капустным духом, чесноком и еще чем-то родным и знакомым, как у маменьки в кладовке. Да и сама лодья была Серому куда как знакома. Такие однодеревки готовили аккурат неподалеку от их деревушки. Промысел это был доходный- за одну набойную лодью знающие люди платили по две гривны червонного золота. Хоть и было за что- работа долгая, кропотливая. Сначала в выбранной осине на корню делали вбитыми клиньями трещину. Потом распорками расширяли ее, а когда трещина принимала нужную форму, дерево срубали. Лишнее выжигали, а внутрь колоды наливали воду. После распаривали сырое дерево огнем, чтобы сделать его достаточно мягким и податливым. К корпусу пришивали плотно пригнанные одна к другой доски. Готовые насады брали на борт по полсотни дружинных с грузом припасов и продовольствия.
